предыдущиевступление раз
два

раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре


начинаем то, про что с больше года назад я высказывался про "ненавижу лирику". Ненавижу, да.


Потом он слезал с тропинки, с верхнего уступа, к старой запруде, повернувшись спиной к ручью, лицом к ненадежному спуску, порой было надо цепляться за уступы и старые опорные скобы - запомнил себе, что пару бы обновить... Потом повернулся и замер.

Она стояла там, где из старой запруды спускался основной ручей-водосброс, наполняла ведро водой - чуть повернувшись и наклонившись, и пела. И это была она. Та чернокосая и черноглазая горячая, которую зовут Род-ни-чок. Из Нижней Горички со двора хозяина Свишека. Кого Ралица забыть и не мог, и не хотел... а вот про то, что быть ей здесь вообще невозможно - забыл. Через выдох, наверно: в тех легендах, что рассказывают люди этого края, кем бы ни прикидывались хозяйки источников, сквозь спину на солнце у них видна - тонкая рыбья кость...
Но прекрасная черноглазая Чешменка - Род-ни-чок - просто была. дальше?Плотной, живой, восхитительной, а в рабочем полотняном еще больше. Ралица не стал думать, откуда она тут могла быть, первые выдоха четыре ли, больше, он смотрел, не дыша, что это она, она стоит, она тянется, такая заметная в своем летнем и легком, и это было всей его жизнью, на все ее дни, сколько бы их ни было отпущено...
А потом она поставила ведро, и должна была повернуться, и он чуть испугался, что чернокосая его тоже не ожидает увидеть... Шевельнулся, окликнул, и - когда его явно заметили и явно помахали рукой - перескочил ручей. День был хороший, встреча тоже, слова и смелость нашлись:
- А не попросить ли у тебя напиться, ньера светлая из Нижней Горички, - спросил Ралица. Продолжал, улыбаясь. - Было дело, ты обещала и пропала...
- Это скотье ведро, красивый лехтев, - она сначала улыбнулась, белозубая, и снова летняя, горячая. - Ой, вот надо же, ты запомнил. А я сама - болтливая то... - ведра у нее стояло два, полные, почему вдруг... эту удивительную улыбку затянуло облачком Ралица совсем не понял, а она отвернулась, камни глазами посчитала. - Ой, какая хорошая встреча... какая плохая встреча.
- Что ж так сразу плохая? - озадачился Ралица.
- Так у меня язык болтливый. А ты не понял? – и она вдруг почти зашептала. – Мы ж сюда на верхние земли, ваши земли, все стадо своё перегнали потихоньку. У нас-то беда, не лето, как все сгорело... Старший говорит - да лехтев и забыли, их на тех землях звездный год никто не видел, не отследят. А отследят - что, в суд пойдут? За такое просто бьют, вообще, и стыдно. А тут раз - и ты... и что вот теперь?
- Ты... не бойся, - растерянно сказал Ралица. - Нас тут... правда очень давно не было. Ну у нас не столько своих зверей. Как там, в Горичке у вас.Никто не придет. И я не про пастбище пришел. Я запруды смотреть. И - ну, может быть - карпов ловить. Там, ниже, живут.
- Ка-арпов, - протянула чернокосая Родничок. Облизнулась. - Вкусная рыба. Богатая. Я как-то ела...

Ралица не очень понял, Ралица и вообще понимал не очень. Он стоял, он дышал - целиком сейчас - он пил - впитывал... Он мог только знать - ему дали напиться, и ой, это была не вода - в голове звучало, ноги легчали... Как она стоит, щурится на него, облизывается - быстро, остро, а ей снова жарко - и румянец на ближней щеке выступил, пятнышком…Как крутит на пальце, пушит, кисточку шнурка от ворота рубашки, красную, с зеленым и желтым... Как она тут есть...
Собирал дыхание и старался думать: наверно, он должен как-то еще... успокоить. Сказать, что место ничье и бить... ну, их точно никто не придет. Что ж делать-то, если и правда такое лето, все же видят, как там, на сытом склоне Старого Плато горит...
- Я... я говорю, так вот, что наших тут не будет. Сверху. Если только к прудам придут. За рыбой. Но это после, сейчас на всех не берут. Ничего... не увидят. Не бойся.
- Стыдно так... с соседями-то, - она отвернулась, вниз посмотрела. И еще отчетливо - в воду. В ведре. Головой покачала. Из стороны в сторону. Отражалась. А потом взяла и уперлась ему - сразу двумя ладонями - в грудь. Останавливая. А руки были холодные и мокрые еще. От воды. Прочные.
- Не хочу так, - сказала. И держала. - А я тебя помню. До сих пор всего помню. Как вы пришли, как ты работал. И что ты меня выше, еще выше...
- До подкрыльев дотягиваюсь, - зачем-то глупо улыбнулся Ралица. Вмешался. - Я приехал, я проверил.
А она звенела - длиннокосая, которую зовут Родничок - легким, таким... таким как только умеют ручьи в эту жару:
- Ты работал, ты чумазый был. Тут. И тут, - она не боялась? Перестала? Она... отпустила одну руку. Левую. И провела пальцами. Показывая. Вот прямо почти ему по лицу. Пальцы были холодные. От воды. Но она же... была горячая. И обожгла. - Помнила. И когда золотой весне ниточку завязывала, помнила. Тогда все цвело еще. А ты вот стоишь, - и вдруг дразнилась - в весь, на солнце золотой, прищур - и улыбалась, была такой же - Ралица тоже даже вспомнил - про заячьи зубы. - Слушай, а правда у нас разные девки говорят, что лехтев совсем по-другому целуются. Слаще... аж жутко?
- Не знаю, - все-таки сказал Ралица. Когда одна такая на свете Род-ни-чок шагнула вперед. А он не смог и не захотел отступить.

...А она была родниковой водой - на вкус - на губах. Точно думал Ралица - мог думать - в ту первую долю выдоха - когда еще успел бояться. Что владеет этим ремеслом недостаточно - за не слишком великой практикой...
...а потом на него обрушилось - и он совсем перестал бояться.
Она была - горячей и солёной, она дразнила и ускользала, и не было ее лучше - и ничего на свете не было, и единственное, чего он мог бы бояться - не захлебнется, что выпьет ее всю, но она была родником и волна собиралась над ними. И накрыла.

- Правда... - тихо сказала она. Когда отодвинулась - и время зачем-то было и потекло снова. - Я увидела... новое небо и новую землю. Правда... и никому не отдам... - а Ралица еще не знал, куда шевелиться и не хотел... когда она отступила - на шаг, второй, и подхватила ведро. - Мне бежать бы. Я боюсь, если наши хватятся... уже хватились бы. Что... еще они сделают, если увидят. Что удумают, а если увидят – ты один... - а Ралица знал, что еще не знал, как шевельнуться... в том, что кончалось...
А она уже сделала шаг на подъем, отвернулась... и шаг обратно, чтобы заговорить, быстро-быстро, тихо-тихо:
- Ты не думай, я... я совсем не потому. Чтобы ты... и чтобы ваши не узнали. Я помнила тебя... и всегда буду помнить. Если... только придумаю, как так - чтоб ни ваши, ни наши не узнали...

А он стоял - знал навсегда Ралица, снова стоял - когда она и просила, и останавливала его со свободной руки, на расстоянии держала ладонью: "Стой здесь"... Из верхнего ведра плеснуло, слышно. Когда повернулась и шла на подъем, быстро шла, верхней мыслью проскользнуло - что с такими полными ведрами так легко на подъем - он бы не смог. И еще стоял. Когда наверху уже и белое пятно рубашки не мелькало. А потом повернулся и пошел....

Он забыл про карпов - это Ралица тоже помнил надолго. Про работу не забыл - но не так много той работы и оставалось. А потом выдохнул и зашагал - быстрее, и еще быстрее - к Козлиным обрывам.
Это небо... которое так недавно рассыпалось над ним - знал Ралица - продолжало падать. Засыпая его камнями.

И первый был яркий, легкий, он проверил последнюю запруду, откуда уже идет вода на колесо, и Ковровый угол тут по весне прошел - старательно знал про себя Ралица, а в висках уже стучало, а под кожей сердца пело - он сначала про дядьку Цюэ подумал, но тот хоть и Пришлый – сколько лет назад-то - все его трудно было счесть "не нашим", а потом осенило - светом пролилось, а ведь если прийти с просьбой к ниери Орану - к дяде Гончару, которого уже выросший подмастерье Ралица изнутри себя звал так....но ведь... Он может помочь: можно спросить.
Светлой - была мысль, повернувшая Ралицу на знакомую дорогу. Но он шел, и с неба продолжали падать камни.

...А еще их предупреждали. Им рассказывали. Как проходит первый звездный, а кому - как подходит, когда в Этэрье перестают быть младшими - и становятся почти готовыми - подмастерьями - истории о бывающем вырастают сами. Кому старшие расскажут - и он потом разнесет, допридумав, кто так разнесет... Когда на праздниках винограда впервые пускают плясать и это интересно. И горячо.
А истории - не очень. Но их рассказывают. Близкими легендами. Что бывает. С теми, кто из Этэрье - ну, и из иных храмовых поселков, на Старом-то плато их нет, а где и есть - в дни винограда и в дни весны начинают на другие праздики, к разумным, втихую бегать. Из разного любопытства.

Ну, что бывает. Обычно, скучно. Пойманных бьют. Иногда чтоб запомнили, иногда - чтоб живых не нашли. Без всяких правил, встолькером, всколькером свалят. Про Гэрата, про дядьку Бондаря, еще говорят совсем тихо, что хромота у него вот с тех еще пор. С молодости. Обошлось: отбился и убежал. Вслух, конечно, никто не спрашивает: по дядьке Бондарю и сейчас, в немалые его звездные поверишь - этот от толпы отобьется. Особенно если ворот прихватит. А нрав у него - лишнего не спросишь.
А закон? А что закон - закон не спросит, если не поддержит. Нечего к разумным ходить вещам и разумным любопытствовать. В городе, кому туда уйти пришлось, говорят - лехтев и за ворота принадлежащей Богу территории выйти не могут. Без отдельного разрешения. Это здесь... волей-неволей пришлось свободнее, не за стенами же... Но что с той свободы...

Если Ралица знал. Вот на самом неудобном для такого знания участке дороги - он как раз поднимался, лез по тропе на Козлиные обрывы, цеплялся пальцами так, что крошился камень, выдыхал на мелких уступах тропинки, рычал в голос, спугивая ящерок и летних стрижиков... В горле горело, в груди распирало - руки рвались - хоть бы в настоящую драку - с кем бы... Потому что - как - с тем, что изнутри костей Ралица знал - что было навсегда, хорошо, прочно узнано - прочней скал, которые упорным трудом человек свернет и убедит - реки и дороги течь так, как ему надо - тем, на чем стоит мир... Что -бьют, он бы не испугался - знал Ралица, и это мы еще посмотрим, кто кого - особенно если в руки да ворот, да рабочего колодца, вывернет... Пусть на каждого сильного найдется свое шило в печень.
Только от места в мире, на котором родился жить - никаким воротом, никаким топориком - не отмашешься. Закон поддержит, и в том закон справедлив, потому что так встали в мире земля и небо. Потому что реки не текут вверх, потому что только разумным - в жесточайшей беде, о которой не захочешь знать, в нужде, для которой в звучащих словах не найдется названия - разумным людям разрешено - навсегда уйти под защиту ворот храмового квартала, прочь из мира живых. Обратной дороги не бывает - ни один из тех, кто родился лехтев, не должен и не имеет такого права - делить с разумными - ни день, ни выдох - для самых близких... Даже того, что было там, у ручья, было слишком много. Чрезмерно много.
И это было несправедливо. Несправедливо. Несправедливо!

Ралица лез и думал об этом - впитавшимся в кости привычным слогом Канона, думал - и ненавидел себя за это, шипел в голос и ругался по черному, вспоминал все неподходяшие слова, а на верхней четверти подъема, на Колкой тропке, так со злости кулаком об скалу шибанул... даже пальцы раскровил. Потом облизывал, сначала стоял, смотрел - как летел сбитый камень, Колкой тропке, щелястой скале, много надо ли - как подпрыгнув, переворачивался вниз на новом уступе, сшибив камень куда уж больше, с цепляющимся кустом, да показалось с гнездом еще...

Стоял потом, ссадину зализывал. Думал. Это вот гнездо - строили же, старались, думали - на безопасном откосе, ни дурной человек, ни дикий зверь не достанет... как-то быстро его... остудило. Дышал, хватал ртом нагретый ветер, воды бы хлебнуть... но фляжку тоже подзабыл наполнить, на губах отзывалась ссадина - железом, в горле скребся дикий кот - дошипелся, дозвался...
Потом Ралица посмотрел на долину Этэрье, что осталась снизу, стер слезу - высохшую почти, злую, щипалась - и полез вверх.

И по самой правде надеялся, что дядя Гончар на его стук в ворота не ответит. Разве не раз так бывало? Но внешние ворота дома ниери Орана распахнулись перед ним. А к внутренним он и сам вышел Ралицу встречать...

...и Ралице было нестерпимо стыдно...

и еще будет
да, автор предупреждает: мука спит и может укусить
потому что - посмотрим, потребуется ли раскрывать

ЗЫ: кажется я всех распугал, да?)

запись создана: 22.11.2018 в 21:56