снесенная фигня недостойна бысть и неправильна
А я пожалуй продолжу - мраками кормить

30 частей собственно имперзцев
пролог - здесь ingadar.diary.ru/p93030149.htm
раз здесь ingadar.diary.ru/p93149876.htm
два здесь ingadar.diary.ru/p93264326.htm
три здесь ingadar.diary.ru/p93336170.htm
четыре здесь ingadar.diary.ru/p93399476.htm
пять здесь: ingadar.diary.ru/p93465902.htm
шесть здесь: ingadar.diary.ru/p93496607.htm
семь здесь: ingadar.diary.ru/p93872405.htm
восемь здесь: ingadar.diary.ru/p93989897.htm
девять здесь: ingadar.diary.ru/p94079450.htm
десять здесь: ingadar.diary.ru/p94149881.htm
одиннадцать ingadar.diary.ru/p94192358.htm
двенадцать: ingadar.diary.ru/p94285343.htm
тринадцать: ingadar.diary.ru/p94389233.htm
четырнадцать: ingadar.diary.ru/p94446461.htm
пятнадцать ingadar.diary.ru/p94507145.htm
шестнадцать ingadar.diary.ru/p94742456.htm
семнадцать ingadar.diary.ru/p94877555.htm
восемнадцать ingadar.diary.ru/p94984913.htm
девятнадцать ingadar.diary.ru/p95084954.htm
двадцать ingadar.diary.ru/p95122922.htm
двадцать один ingadar.diary.ru/p95726024.htm
двадцать два ingadar.diary.ru/p95865359.htm
двадцать три ingadar.diary.ru/p95992943.htm
двадцать четыре ingadar.diary.ru/p96133610.htm
двадцать пять ingadar.diary.ru/p96658964.htm
двадцать шесть ingadar.diary.ru/p96846653.htm
двадцать семь ingadar.diary.ru/p99403487.htm
двадцать восемь: извините все ingadar.diary.ru/p99552044.htm
двадцать девять ingadar.diary.ru/p99971609.htm
тридцать: ingadar.diary.ru/p103006088.htm


часть первая эпилога:ingadar.diary.ru/p104538746.htm
часть вторая его же: ingadar.diary.ru/p106762055.htm
часть третья: ingadar.diary.ru/p108566069.htm

а это четвертая. внимание, лексика, внимание - мраки

кто был за речкой - тому непросто забыть о звездах под сапогами***
...А в тот день господин комендант пьян был с утра и в глухую. Я и так мало видел его трезвым, но с середины осени, как пошли по степи ветра гнать пыль, это "мало" столь быстро подошло к нулю...что я уже задумывался, и почему медики не обращают на это внимания.
Я потом пойму, что это на какой-то стадии ему отказывает полутрезвая обычная расхлябанность и многословность, он становится бледнее, злее и собранней. И я внезапно замечаю, что у него военная выправка.
Утром. Рассветным и холодным осенним утром, в которое мне не спится до побудки. Я и выбираюсь через боковой выход, холод удивил, туман был. Красивый. Так вот я и стал свидетелем тому, как стоит на подъеме базы Кен Хендо и смотрит в небо. Я его сначала не узнал.
Потом. Едва ли не уже по голосу:
- Носит тебя тут, лингвистик, - возвращается взглядом в небо и говорит бесцветно. - Ровно пять лет назад... Да, я же задолжал тебе хроники с площадки показать. Идешь?
Лён... я - не решился возразить. Он пил свою травяную бурду - запах царил стойко, без глотка кружил голову... Я - кофе. И мучительно пытался вникнуть в творящееся на экранах. Настроить просмотр и скорость он не подумал. А я опасался попросить.
И только когда мне ударило в глаза ослепительно ярким светом - так, что больно смотреть... закрыл - и в темноте - по белому блику застывший всплеск неведомых показателей - я только тогда выдохну:
- Не понимаю!..
Чтоб услышать:
- Из нас тоже никто не понял... - медленное и пустое. Глоток его остановит - он заговорит привычнее. - К-корень ядреный, этот же... красавец не вникает в объемную сводку действий! Ну, смотри еще раз. Медленнее. Давай, смотри!
И я смотрел. Уже отслеживая, где небо (снизу. Колючее. Серое.) - где эти чужие... стрелочки - и где... Стало быть, вот это вот - огромное - на нашей стороне?
Странное было зрелище. Провоцировало - на сравнения традиционно-природно поэтические. Словно пытались остановить серебряные лесные пчелки чью-то здоровую лапу, лезущую в гнездо. Отдельно от обладателя, да-да. Страшное. Если понимать, что вот в каждом таком, что горят неярко, по глазам не бьют, на этот день просмотра хроник - уже привычно - были живые. Сколько было в их "стрелке", я не знаю. В нашем - четверо. Это мне тогда Кен Хендо сказал.

…А еще страннее – я сейчас расскажу. Хотя и потом вспомнил. Детское.
Серебряные пчелки в тех лабиринтах моего детства – камни, скалы, обрывы к морю и колючие кусты – водились. И заросли шшидды, особенно во время цветения, ценили не меньше, чем мальчишки. Я их в детстве очень боялся. Больно кусаются. Очень.
Маленький, смешной – из первых детских подвигов – не выдать звука, даже не шелохнуться, когда перед лицом, за ухом, рядом – зудит злое серебро. Потому что мы – засада, разведка – и чужие голоса близко, близко – в соседнем «бастионе» среди колючек.
…Помню ли я еще, как правильно проползать под колючими ветвями? – как правильно передвигаться и дышать, если надо быстро бежать – и если надо долго идти – я оказывается, хорошо помню. Я не знал, что это наука. Я думал, что это игра. И запомнил крепко, как ухватывает память считалки для «Найди меня!» Как то, что нельзя кричать – потому что за спиной – свои. Даже если злым бликом серебряная пчелка вьется перед носом и гудит. Даже если, когда сдаешь назад, вдруг болью прошивает ногу – как будто приложили что-то чудовищно раскаленное, до темноты в глазах. Местные пчелки правда – очень больно кусаются… Не выдать звуком – даже постараться продолжить игру. Недолго. Все-таки меня пришлось вытаскивать.
И сейчас почти вижу и слухом слышу – наша «крепость», полянка внутри зарослей, свод колючих ветвей – и надо мной очень, правильно, по-мальчишески серьезный голос Терьо – он как раз мои «повреждения» оценивает: «А это зря, командир. О том, что… мешает скорости передвижения – сообщают сразу».

Я не знаю, как это рассказывать. Терьо не притворялся. Он никогда не был взрослым, изображающим, что на равных вошел в игру, такое – чувствуется, в восемь-то лет. Он всегда был в игре на равных. И знал, как многое другое, что знал гораздо лучше нас – как не вырваться из игры. Даже когда… учил нас – на самом-то деле. Что делать, если цапнула злая «серебряная пчелка» - вот тогда. Внутри игры – и не догадаешься, что тебе объясняют, как действовать, когда есть – слышу тоже: его голосом, странной формулировкой: «необходимое медицинское». Было. Аптечка – в поясе Терьо, в который помещалось, кажется, просто что угодно – просто все – мы завидовали… а потом завидовали Вайцеку, которому такое преподнесли на двенадцать лет – чужие. А еще, попутно – объяснял и как действовать, когда «необходимого медицинского» не находится (и что потом стоило бы сделать с такой медслужбой… «если мы в нашей полевой крепости»).
И еще помню – все равно не взрослым голосом: «Личной дурной реакции на яд «серебряных» - у Вас не было? Похоже, нет – раз Вы смогли до крепости дойти, - и еще куда-то надо мной. – Как у вас, командир, неудобно добираться до личных показателей здоровья и состояния… ужас просто!». Все равно другая серьезность. Совсем не та, что со взрослыми: другой язык. И воспринималось – как должно быть. Меня тогда пришлось «отправить в безопасный район», то есть, домой. И с мамой, конечно, тоже разговаривал Терьо – и по-другому, я не помню, но так, что я дня через два снова бегал по шшидде.
Я не сломал игру. Я еще – там, дома – получил свою отдельную сказку… историю про серебряных – про «очень плохо победимых» воинов, людей потерянной земли, давших когда-то странную и страшную клятву – которые сами себе оружие – и ядовитое - «только от того яда не найти противоядия – нигде, кроме как у них самих» - «Терьо, ты рассказываешь правду?» - «Самую настоящую правду…»
Еще тогда же помню отдельный… урок – что не надо пытаться наступать на больную ногу – и как лучше на нее наступать, когда все-таки приходится это делать…

…Я не знаю, зачем это тебе рассказываю, Лён. Даже не знаю, тебе ли я это рассказываю. Или мне просто сводит горло – да, сейчас – и сейчас особенно – и да, сводит: до слез (…и мне снова почти слышно: «Плакать – это совсем не стыдно. Плакать – это только великая честь, которую не со всеми и не всегда можно разделить…»). Что мне не к кому придти и сказать: «Знаешь, я вырос. Я понял, что ты нас тоже учил. Я не забыл – ничего…»
…Я потом узнал – у тех, чужих моего детства, были дети, как-то мне, уже был постарше, мама сказала. Младший – на пару лет старше меня. Когда-то даже очень хотел познакомиться… Сейчас – а он наверно тоже воюет…

Ладно. Я вернусь – на базу информ-центра.
У тех «серебряных пчелок» - жало оказалось тоже действенное. «Лапе» выдержать не удалось.
И я снова не заметил, когда. Верней – не заметил бы, если бы не Кен Хендо. Картинка, конечно, меняется – двигается. Только в общих чертах – почти ничего на том экране не меняется… И можно устать смотреть, пока господин комендант – он, с тех пор как настроил экран просмотра, с места поднялся - ходит, ходит, скрипит у меня за спиной… А потом вдруг выдает сквозь зубы:
- Вот… урод… Ну каков уро-од… - я никогда не пойму, чего в этом голосе было больше. Как сначала и не пойму, о ком он.
…А потом я долго пытался понять - не раз Кен Хендо возвращал запись, не раз странно терпеливо показывал мне, куда и как смотреть, пока я, наконец, сумел - разглядеть и осознать, как там было. А потом запоминал - долго. Я и сейчас не узнаю, когда подходит срок времени просмотра, какая именно из этих нелепо, бессмысленно - со стороны - кружащихся мелких серебряных стрелок - идет... Быстрый - в самом замедленном времени мне не удается отследить - непостижимо быстрый - и просто непостижимый - маневр? - это так называется?
А господин комендант объяснял удивительно подробно и спокойно. Долго, потому что помню, как у меня болели глаза: раз за разом просмотр шел – до вспышки, до взрыва. Кен Хендо не останавливал раньше – и смотрел, не отворачиваясь, кажется, и не моргая… И объяснял – и все укладывал в моей голове – да, вот этот серебряный. Да, там явно живой – в уме здравом, всем бы такого: чтоб за такое количество времени так точно сообразить и рассчитать, куда – и как именно, что ли – лучше врезаться этой… непобедимой дуре союзничков – для достижения… необходимого результата. Я плохо запомнил, правда. Все помогал мне уместить в голове: как это можно, чтоб живой – вот так смог – взять и вышвырнуть свою единственную жизнь, и кто знает, сколько чужих. С трудом умещается – до сих пор.
Тогда же, но после, когда он понял неподъемность для меня этих усилий – помню, что очень вдруг – я сообразил, о чем еще говорит Кен Хендо. Поминая и усмехаясь, - я собирал реплики в сторону, что-то вроде: "Вот урод. И как дал облезть нашим... союзничкам. Не... пробиваемая техника, которой хватило одного меткого... попадания. Да, парень - это было именно попадание… довольно меткое. Я не удивлюсь, если чужие – технологически предусмотрели возможность превращения этой… летадлы – в боеприпас: не один такой был, этот… хорошо запомнился». И еще помню, как говорит господин комендант, не отворачиваясь от снова полыхнувшего света: «А как вые…живались… союзнички. Сбросили – говнецу армейскому обыкновенному от щедрот своей не…пробиваемой техники, а то что за…непорядок, пятьдесят шестой «воронятник» все не прорвется дать чужим по яйцам, как его по гланды не натягивай. А хватило их не…вероятных защит – до первого же урода». Кажется, запинается он именно на этом, отходит на шаг и еще на шаг, пока я смотрю на него и понимаю. Определяет он точно– что неудивительно, да?
Громко. Очень:
- И что ты уставился? Да, был я здесь, был – когда побеждали, - и загибает – такое, от чего наверно у Питера Сальха повяли бы уши. А потом он бы умер от зависти. Громко так – на весь зал рабочей базы.
А я сижу и глупо думаю, что здесь явно не налажена система шумопоглощения. А еще отдельно удивляюсь: только что сообразил, чем странны те хроники. Они совершенно беззвучные… Ругается он как-то мимо меня.

А вот двери здесь открываются качественно, бесшумно: только голос обозначит мне третьего участника. Низкий спросонья - даже не поймешь, мужской или женский:
- Семь утра, - выдаст и откашляется наша медик, судя по виду - вот только вынырнувшая из койки жилого блока - встрепанная, в майке, шортах и босиком, - прекращай орать, Хендо!
…Это был день открытий. Я и не представлял, что она умеет произносить хоть что-нибудь. Кроме безличного приветствия.
Появление нового человека Кен Хендо отследит еще с большим трудом, чем я. А когда отследит, выдаст - правда потише - еще одну фразу - адресную... И так, что я ожидал какой угодно реакции, только не равнодушного:
- У тебя опять осень и ты опять пьешь с утра? Ждать - пока у тебя опять голову прихватит? Или плюнуть и оставить?
А пока Кен Хендо произносит еще одно ругательство - медленно, протяжно и так, "артиклем", а потом вдруг ржет и говорит: "плюнь, Лис!" – невысокая, очень… утренняя женщина пригладит нелепый седой вихор – спросонья-то – и посмотрит на меня, и похоже, неприязненно посмотрит. Потому как дальше мне и скажет:
- А ты иди… студент, досыпай! Не мешай мне выполнять профессиональные обязанности.
- И правда-а, - тянет Кен Хендо и допивает, - иди, досыпай. Утро ж... Дальше днем посмотришь - поучительно, - морщится, смотрит и продолжает. - О, ты если хочешь, вечером подгребай - к моей каюте, там никого не разбудим. За эксклюзивными записями. С голосами. А - как?
И снова смеется. Так меня и провожает - его смех и негромкий вопрос женщины: "Совсем чокнулся, Хендо?"

Наверно совсем. Но я не устоял.

"Мир обваливается на мелочах" - как-то так говорили те чужие... Если бы я тогда не залюбопытствовал... Если бы не сидел днем в рабочем центре, всматриваясь в "октябрьские хроники" до боли в глазах. Действительно – до боли. Я не знаю, что это было – Кен Хендо потом сказал, что не представляет тоже; и очередной раз помянул жопу, в которую мы вляпались, ни черта в ней не понимая. Но там, в дальнейших по порядку «победных хрониках», над все тем же постоянным противостоянием – «этих» и «наших» - раз за разом вспыхивало само небо. Так же - ярко до боли, до замирающих показателей.
"Тебе еще повезло, что "шторма" эти передатчики взять не смогли, - усмехается мне потом Кен Хендо. - А как - нам... что мы к тому моменту сумели высадиться... и нах-хрена они при наличии такой штуки так от нас оборонялись?» О том уникальном на сегодняшний день «эффекте шторма», о его воздействии и последствиях для наших «нападающих мощностей» - я только-только проглядел общие материалы. Мало что из них понял, честно говоря.
Не захоти я тогда разобраться… Настолько, что, несмотря на все здравые оценки состояния и поведения господина коменданта, я стоял тем вечером у двери в его личную жилую каюту, собираясь с духом, чтоб дать сигнал оповещения. Кен Хендо обитал отдельно, далеко от рабочего центра, в вынесенных «задних» секторах базы, очевидно чтоб иметь возможность независимого перемещения – из обычных жилых-то до выходов через всю базу маршировать. И это тоже своего добавило…
Наверно, все было бы совсем по-другому…
Впрочем – «не отмазываюсь» - главными виновниками всего происшедшего оказались обещанные материалы. Ну да – и мое поведение.

…А жилая каюта меня удивила. Да, я ждал чего-то стереотипного. Такого же расхлябанно-слегка-запущенного, а может и не слегка – как обычно выглядел господин комендант Кен Хендо. С грязноватым беспорядком – почему-то, мне казалось, обязательно со смятыми стаканчиками, со спертым воздухом со специфическими ароматами. А там – порядок, такой – знаешь, на минимуме необходимого; не идеальный – жилой, где все вещи настолько приспособлены для работы и жизни, что обладатель их находит в любом состоянии – и не глядя. Убедился. В том числе и – нет, не одноразовые стаканчики – компактные, разборные, до которых он дотягивается именно не глядя – заводит руку назад, за кресло – и достает. И то, чем наполнять их – находит также…

- Сдвигай, не заперто! – раздается из-за двери на мой сигнал. Быстрый взгляд от рабочего терминала – он как раз сидит рядом, в кресле – в дальнем левом углу от входа. – А, все-таки пришел? Заходи. Бери у койки табуретку, садись сюда. Выпьешь? - он спрашивает такой же отрывистой командой, но просто - понятно, что... Бывают такие вопросы - пароль на входе - за которыми становится ясно: ответь ты неправильно - и доступ для тебя закроется - раз и навсегда. Не скрою - я хотел получить эту информацию. Как - хотел. И все-таки сначала осторожно выдал:
- А...Вам же медик...?
Теперь он на ржач не тратится, усмехается только:
- А, пусть... Лис здесь сама не на практике. И не первый год - и понимает все превосходно, - дальше он как раз и дотянется - проверенными движениями - до стаканчиков и до бутылки. И я пойму, что путей к отступлению у меня не осталось.
Еще он добавит, разливая: "Не беспокойся, это не шмурдяковка - это коньяк... благодарственный. - Помню, меня слово царапнет. - И вообще - на трезвую голову это лучше не смотреть".
И выпьем. Далее меня спросят, с чего я знакомился сегодня с хрониками и докуда досмотрелся. Я отрапортую - месяц и порядок, он оценит, что придется тебе перед эксклюзивом дать еще парочку, "а то не въедешь". Отдельно помню: "глаза у тебя... вареные - на вспышки насмотрелся? Я тебе про фильтры забыл сказать". Тогда он заговорит - об "эффекте шторма" - и о том, как повезло им, что успели высадиться... И о том, как не повезло.

Как - не повезло я и смотрю. В том беззвучном, странном воспроизведении. Я уже видел. Там оставалось все меньше неба - и все меньше этих, летающих. Наконец, - там осталась только земля (я узнаю: и степь, и пыль; огромного, металлического вроде бы – невероятного – строения… конструкции – я не узнаю… неудивительно, оказалось) - но отстреливаться они продолжали. Вот в тех подразделах «победной хроники», что смотрел я у господина коменданта - кажется, еще прикладывался к его коньяку – и, вот правда, Лен, - не мог не признать справедливости его негромкого, усталого: "А всего-то десяток "амазонок" на орбиту - и все бы давно решилось. Нет, старались - "в максимальной сохранности"... а людишек - их новых нарожают. Хотя - что-то я не уверен. Что решилось бы. Здесь мы первый раз нарвались с таким треском. На этой "условной войне"".
...До системы Тен-4 очень плохо доходят новости, Лен. Звучит странно, но о "Ледяном октябре" на Дельта-3 мы еще ничего не знаем. Что "нарвались с треском" не один раз. Может быть - и совсем не один.
Я соглашаюсь. Он спрашивает, не налить ли - я соглашаюсь еще раз. Доливает - как раз завершается воспроизведение очередных "победных хроник", как сплевывает Хендо, и интересуется у меня:
- Ну как, лингвистик?
Что я могу ему ответить, кроме как "Страшно"? И это оказывается правильным ответом.
- Ну так хлебай, - ухмыляется он. - "Эксклюзивчик" пострашнее будет. - И как в сторону, как голосом, рассказывающим краткое содержание предыдущих серий в дешевом "частном муниципальном" вещании. - А когда эта дура почти перестала отстреливаться – они и вышли с нами на связь. Или наши пробились? – и, уже по-человечески. – Я как этот отрывок увидел, задаюсь вопросом: что же нам говорят? Вот и переведешь…

…И впервые это воспроизведение с экрана издает звук. Треск – свист – далекий, не сильный – как ветра – появляются раньше слов. Даже изображения раньше.
А когда изображение появляется – да, Лён – я делаю непростительную профессиональную ошибку. Потому что сначала не слышу слов. И не понимаю. Настолько пытаюсь рассмотреть, что же передо мной такое – и уложить в голове то, что вижу… Качество привычное. Отвратительное, мутное – серый, синий и темный, съевшие все остальные цвета. Как будто то небо – те облака с более ранних хроник, легли и здесь и затопили все видимое пространство - что это было? Пульт управления? Кто его теперь знает… Затопляя, смазывая как вода невнятные очертания чего-то чудовищно сложного.
Главного – не смазали. И будь оно привычного качества, боюсь, было бы куда страшнее. Правда я не знаю – куда страшней… и как тебе это назвать. Вот здесь сожалею, что нет возможности передать отсюда картинку. Я не знаю, как рассказывать, как это выглядит – живой… наверно, человек – когда смотришь и не понимаешь: а это точно живое? Дело не в повреждениях – их и нет, если это, черное – по чужому лицу – грязь… ну а чем этому быть? Я не знаю, в чем… просто взгляд уперся: вот это, на экране – не живое, другое – серое, металл - камень, что-то из одного материала, как и эта - серая, узором – конструкция, внутри которой есть... был - этот. Как статуя - страшная и страшно же грязная (лицо - и отдельным рельефом - черное...серое...потеки: качество записи? - что?). И отдельно понять: чудовищно... правильно исполненная. Странное свойство психики: защититься от невероятного – представить такое статуей... произведением: не "красиво" - чудовищно - и именно чудовищно точное олицетворение предела сил и выбора - и за предел... Что когда приходится понять: это просто живое. Поворачивается. Говорит. А главное - смотрит... Тут первым движением может быть только - шарахнуться...
И я правда - ну, не шарахнулся... но вздрогнул точно. И кажется, только негромкое: "Понимаю..." - разрешило мне осознать, что в этом свисте и шуме есть слова... И я даже частично узнаю, какие.
Сначала – это говорят "наши". Как слышал от спецкурса и далее. А я и тебе не объяснил, Лен, как странно это - когда все слова на месте и все понятны, но интонации, того, что связывает их воедино - нет, и от того нет и самих слов - они мертвы, повисли в пустоте, обращенные непонятно, куда, и я их складываю - глупо, отрывочно и долго: все это предложение прекратить бессмысленное сопротивление, пойти на переговоры и сдаться...

Я после прошу Кена Хендо вернуть "эксклюзивчик" к началу. И там понимаю: этот говорил раньше. На самом старте записи, вот сейчас - пока еще не страшно, не прицельно на экран, скульптурой - смотрит... чужой. Ловлю - отдельно от нашего, вовсе не к нему - обрывок... это вслух, это...
Понимание включается вдруг. Прозрачное. Четкое. Слова так отдельно "как будто ко мне обращены". И сверяет показатели - до предельной четкости - короткий вопрос господина коменданта:
- И что он там говорит - сейчас?
- Он благодарит, - откликаюсь я. - Очень высоко, от равного к равному...
- Я правильно понимаю, что этот - в очень высоких званиях? - интересуется вслед Кен Хендо... Ответить честное: не знаю - мне стыдно, тем более что должен помнить, сдавал, потом вдалбливали... Все, что помню - то ему и озвучиваю:
- Да, чем больше золота, тем выше - вот здесь, должно быть, - золота на изображении ни черта не видно, но я уже вспоминаю - форму. А еще я боюсь прикоснуться к экрану.
А Хэндо смотрит. С сожалением взвешивает пустую бутыль и цедит вдруг:
- А тебя там не хватило, лингвистик. Высокопогонные - они просто так на равных не благодарят.
За этим диалогом я и не шарахаюсь - второй раз - от экрана. Когда это начинает отвечать нашему предложению сдаться. Конструкции-то я узнаю, а что до остального... Знание языка - дело одно, но знаешь – по-другому, иногда не менее точно, его понимают те, кто - и я говорю про себя чужим языком: "занимает одно место в жизни" - когда слышу вопрос господина коменданта:
- Ругается? - что позволяет мне примерно собрать, что же - роняет в ответ этот... чужой. Глухое, какое выверенное - и какой незнакомый переход интонаций... слова, что по треску и шелесту записи идут, как по волнам: над ним – и куда слышнее. Очень разборчиво:
- Почти... Говорит рожденным в... - я запинаюсь, потому как не представляю этому перевода - не удивлюсь, если верно подсказывает мне господин комендант:
- Исключительно глубокой жопе, ну, что дальше?
- Что будет рад их встретить - и еще двенадцать жизней подряд, если понадобится, чтобы...
Кен Хендо снова помогает мне подобрать относительно цензурный эквивалент:
- Сколько раз увидит, столько раз и уе...убить… и особенно подробно?
- Примерно так, - только и могу отозваться я.

А Кен Хендо убирает куда-то пустую бутылку, и, кажется, забывает о моем существовании. Он говорит, перекрывая последние слова весьма… объемного проклятия – от этого, чужого. Такое, что способно отвлечь меня даже от этого лица (знаешь, приснится – буду орать во сне):
- Интересно, а ты летать умеешь? – выдает в экран Кен Хендо. – Или только в этой вот своей… хреновине сидеть? Я ни хрен-на не верю в прошлые жизни и следующие – но проклятье, я бы не отказался. Помериться. С тобой или этим вашим красавцем… на котором пообломались наши союзнички. Морда к морде и крыло к крылу, а? – я смотрю, и чудовищно странно замечать, как они сейчас похожи – господин комендант и его несколько лет как уже мертвый «собеседник». Пока тянется пауза – короткая и очень растянувшаяся пауза, треск и свист тишины на связи – в которую падает чудовищный смешок Кена Хендо. – Продул, скорей всего бы, хотя – кто знает… Так куда лучше, не? – и потом, резко, вспоминает про меня. – Что он говорит?

«Не понимаю», - я скажу не сразу. Когда экран уже погаснет.
…Короткая, неведомая фраза, утонувшая в треске и свисте – совсем другой язык… я сначала даже не понял, что это тоже язык. Что другой – потом. Два раза у меня получалось это пересмотреть.
Просто вот тогда я увидел, как этот чужой - смотрит... Далеко и мимо нас - и... Нет, Лен - не смогу. Сейчас. Может быть потом, глаза в глаза. Когда ты - а вдруг поможешь – расставить, что же это происходило со мной и как подействовало, по местам. Только я сейчас слухом слышу - твое уверенное: «Очевидно: нормальный, достаточно уверенный в себе человек дорожит своей жизнью, рассматривает ее как определенную ценность. Отдать свою жизнь за что-то - это значит заведомо признать ее ценность ниже, чем это «что-то», а себя - недостойным вкусить результатов достижения этого самого «чего-то»», - но ничего оно не дает. Перед тем, что – помню, как она падает, эта последняя фраза - чужого...
А еще, Лен - я знаю, что буду орать во сне. Ты извини.

***
Они еще были. Здесь - их оставалось шестеро, когда у остатков Башни завершился - возможный оборонительный ресурс.
...она молчала. Оставалось следить - из кое-как живой центральной навигаторской - как продвигаются чужие - ближе. В нужные пределы. Вместе с тяжестью полных командных полномочий переходит и возможность привести в действие последнее, чем может накрыть Башня - своих непрошенных гостей.
- В полных пределах досягаемости, - рапорт, бросок в систему взаимодействия одного из оставшихся. Техник. - К действию готовы.
...Швырнуть в ответ запрос: "Остаешься?" - принять согласие - скомандовать: "Объединяемся"... Каждый здесь сам себе тоже - Башня - и последняя возможность обороняться остается всегда - даже когда уже почти ничего от тех живых не осталось. Это в системе взаимодействия (...а техник - он бронзовый... старый, осенний металл - долгого века - безвременья) - а еще - должно собрать отсутствующие уже силы говорить - и вслух:
- Лессе, благодарю тебя! - и потом уже понять, что последняя возможная у Башни "готовность к действию" собрала и сбросила - и остатки переходов связи, и ее блокировки... А этим ресурс девать до сих пор некуда.
…Можно и отозваться. Уже отдельно, уже ничего не считая, нижним армейским - пока получается говорить. Должно быть, слышно - а если и нет... Постороннее. Не важно. Так, что почти ничего и не тратится – на сказать. Должно другое: пока последним резервным добирает время подготовки «Последних выходов», запущенных с центральной навигаторской и движутся чужие - к замолчавшей Башне... в пределы поражения. Последним резервом – дотянуться до тех, кто тут еще остался. "Отстреливаемся", - рапортует шестая база. На третьей уже замолчали, но ветра - того, пустого и ледяного было столько... что его больше и нечем чувствовать. Швырнуть: "Остаешься один", - услышать отклик: "Останусь. Сколько подвернутся - убью". А дальше - еще время - на сколько там выдохов - на тоже должное...

Теми словами - какими здесь только и можно - первыми, колыбельными, и последними - и знание это тоже оттуда, из первых дней: узнано в родном доме и течет с кровью - до последнего: уходя надо позвать, надо окликнуть, чтоб не промахнуться - на тех дорогах - что уходят за пределы - и до Порога... То "надо", что остается... Когда от самого живого почти ничего не осталось.
Вдох-выдох-время - тех троп не перепутаешь:
- Я задержался, - вслух - так получается - говорит эр'ньеро Райэн эс Тийе эс Сьенн. - Но я уже иду...
...Времени как раз хватило.

***
- А что было... потом? - глупо спрашиваю я, глядя в погасший экран.
- А на "потом" ты можешь посмотреть, - ровным голосом отзывается Кен Хендо. - Вот из этой двери за ограду, держись против ветра, и шлепай до самой запретки - место все еще "грязное", где был этот их... сверхценный космопорт.
- Взорвали? - глупо спрашиваю я. И пытаюсь понять дальше. - С собой?
- И с теми, кто оказался в пределах досягаемости, - уточнит Кен Хендо. - Эффективно - весьма. Причем воткнув нас в глубо-окую жопу - вместо открытых транспортных путей. На какие уже... раскатали еб...губу отдельные.
Он зачем-то возвращает "эксклюзивчик" к началу - и я смотрю и не могу отвернуться, как нас полноразмерно... проклинают. И только краем глаза: как господин комендант - снова не глядя - дотягивается, достает - жестяным звякает плоская медицинская емкость под жидкости. И на пугающе размеренный нижний фаэ с экрана накладывается непонятным наполненный голос Кена Хендо:
- Но так драться, так драться - за государство, что тебя так громко послало нахуй? Ты понимаешь - им же не оставили возможности отступить... - звякнет - глухо, жестяным, знакомо и густо запахнет травами. Господин комендант продолжит. Негромко. - Помянем?
А я все смотрю. На «эксклюзив» - на того, кто там говорит и смотрит в экран, и сквозь экран - на меня... И вопрос:
- Кого? - у меня срывается раньше. И только потом за ним приходит полное до тишины понимание: кажется, я сейчас в морду получу.
Только глухо сваливается в эту тишину сухой смешок Кена Хендо (…а тот говорит – уже то, что я не могу понять), и он подталкивает ко мне стаканчик:
- Да всех, - говорит Кен Хендо и пьет, взглядом не отрываясь от экрана. – И тех, кто еще будут, - экран гаснет снова, а господин комендант продолжает говорить - так, словно стаканчик "шмурдяковки" сразу посадил ему связки. – Ты понимаешь, лингвистик – нас втравили в задницу. Редкостно глубокую и редкостно вонючую. И выкарабкиваться оттуда придется уже вам. Спорю парень... не, не спорю - слово даю - мы-то все попередохнем... а вам еще придется учиться - как с этим воевать. Говоришь, они живут дольше нашего?
Я за время этого оптимистичного прогноза сдуру берусь за стаканчик. И хлебаю.

И ох, как понял, с чего у него мог так полететь голос. Этим травам не с чего было пахнуть спиртом - судя по ощущению в горле, их настаивали на расплавленном металле. Как я собрался, чтоб ответить ему:
- Не все, - сам не знаю.
- Значит предстоит вам дважды затрахаться, - оптимистично говорит Кен Хендо. - Ты как, жив еще?
Так спросил, что мне ничего не осталось, как дохлебнуть эту производную расплавленного металла и закашляться. Под негромкое от господина коменданта:
- Вы постарайтесь все-таки выжить, парень. Эти чужаки слишком... впечатляюще воюют. Мы конечно передохнем... но ссыкотно мне - представлять их победу. Продолжение смотреть будешь?
Я глотну, еще раз глотну - и скажу, что буду.
- Смотри, - продолжит господин комендант, - зрелище то еще. На трезвую голову...

Да - я еще пил. И да, помимо своей своеобразной крепости, местный напиток отличается и специфической... местной анестезией для психики. Весьма быстрого действия.
Странно - кажется, что остается вполне ясная голова и вполне послушные тело и голос. Только вот существуют они как в разных плоскостях. В трещины между проваливается - и излишнее эмоциональное восприятие, и память отдельного, честно говоря. Я не знаю, долго ли мы беседуем и о чем - и не решусь спросить у господина коменданта...

...Помню, что перевожу ему - спокойно - что успевает сказать вышедший навстречу
этим их - наземным машинам - такой же условно живой. Один. И видимо безоружный. Да, Лен - я вспоминаю те новости. Только отдельно - и совсем не больно.
...И говорит этот тоже нелепое. Во времени - не условное, небывшее - я не знаю, кого в нем разрешено просить.
- Я останусь... - и я почему-то успеваю понять раньше, что сейчас произойдет. Вовремя - чтоб отвернуться от экрана чуть раньше - до того, как полыхнет.

По этому - успели выстрелить. Это эффект был - несколько... неожиданный.

Помню - чуть лучше отдельных реплик Кена Хендо, как на заднем плане. Эти тонут, выныривают обломками из-под эффекта "шмурдяковки". Что-то про то, что вот там и поставили - ту базу, которую пришлось переносить. Потом. Очень потом. Пока им только предстоит понять, что на этой земле никого не осталось. "Что мы остались сидеть. В жопе. И стольких ради этого положили", - это помню. И как наполнено - как зло - выговаривает это Кен Хендо.
- Меня тогда здесь не было, - говорит господин комендант. - Отбыл по общим повреждениям. Еще после того октябрьского. Ты пьешь?
-Пью, - откликаюсь я.

...Я никогда не напомню господину коменданту, что там было. Я бы и тебя попросил: не определять/ Но зная, как это бессмысленно: к предмету профессионального интереса ты всегда его проявишь, а слышать это одному. "Я вернулся сюда потом, - говорит Кен Хендо. - Через полный год. Штурман «Лайки» Кен Хендо, девятка, второй атакующий порядок… - я всего не помню, он сплевывал – вплоть до полного подчинения подразделений и дальшt, - полностью списанный по общим процентам повреждений". Было - про то, что отправился назад ... по направлению профессионального распределения, выданному какой-то там их военкой. Да-да, потому что было не понять, куда себя такого приложить в мирной жизни - и потому что тянет возвращаться. Исследовательский материал, Лен? Только боюсь, это "подтверждение" возразило бы - на попытку его исследовать. И я бы возразил... если он сам не согласится.
Слышу? - додумываю: "Куда мне было себя девать... среди этих чудиков, которые с трудом втыкали, что мы вляпались в войну. Не говоря уже о том, с кем нам пришлось..." Он пил, ругался, возвращался к хроникам: "А мы свалились вот здесь... вот сейчас... эх, не показано. И к лучшему - что в эту задницу вписались уже без меня..." Голос тонул, плыл и возращался - было, не было, я не рискну спросить - но помню - но такое... "Страх накрыл меня уже здесь, - кажется, говорил комендант. - Ходите по этим развалинам, изуча-аете - и дохнете. А мы здесь - оставлены, вышвырнуты... мы больше нигде не умеем, только вот - на этой проклятой земле. Сидеть - пытаться приглядывать за дурацкими наивными щенками, что-то здесь стараются... понять... Пить. И ссать. Да-а, - он наливает, он внезапно отвлекается на экран и останавливает действие. - А вот это мы, смотри - моя девятка... сейчас рухнем. Да, а сейчас я сижу здесь - и ссу - да, я тебе влобовую: ссу - дойти даже до того городка, ети его! Мне тут осенью и за дверь-то - в сумерки - выходить - страшненько... А тебе?»
...Что бы было - не спроси он меня тогда? Не глотни я под это - наверно лишнего - глотка этого травяного расплава, уже не чувствуя его крепости. Не ответь:
- Нет...
И не услышь в ответ - глухое, в пространство:
- Завидую щенку... И как завидую...
Кажется, я ему отозвался тем же: "Я... схожу?" - додумываю, наверно - что он тоже смеялся в ответ: "Спать иди, студент. Лучше. А то уже на подвиги потянуло". Я не за это - я за последнее только ручаюсь. За это его: "Спасибо. Я долго хотел понять, что они говорят, - и дальше ручаюсь... Но не решусь сказать - никогда. - Завидую щенкам. Этим, кто здесь остался, тоже - завидую".

...А дальше... Просто жилая каюта Кена Хендо была с независимым выходом - в вынесенных «задних» секторах базы. Просто - какой послушный, я ни одной стенки не протаранил - шаг спутался в тамбуре, и я толкнулся в дверь внешнего выхода, а она поддалась. Просто я спустился с - четко помню: ступеней - и там был ветер. Отдельный... сумасшедший... - ветер... он пах водой, пах холодом и снегом - и странно - тоже травами. Выхлоп был - наверно. От выпитого.

Но я шагнул шаг, и ветер ударил мне в спину. Подгоняя меня прочь от базы. И я пошел.
Что я помню - холодный отдельный ветер. Знаешь, сквозил где-то между - таким все-таки послушным шагом (тело помнит, правильно помнит, как идти сквозь высокую траву) - и каким-то отдельным, напрочь захваченным разумом, отказавшимся понимать хоть что-нибудь - кроме этого ветра, этого шага, этой травы. Ветер был - насквозь... должно быть, именно поэтому я и не успел понять, насколько же он холодный.

...Трава не расступилась. Просто стала чуть реже и мельче. Помню, как внезапно и гулко - ощущение? - звук? - тогда это было одно и то же - стукнет что-то под стопой. Я никогда не думал, что у специальных экспедиционных ботинок такая проницаемая... и такая громкая подошва. Я просто вышел на дорогу. Из ниоткуда... Чем когда-то была эта площадка?
Ветер был - и ветер подгонял меня в спину. И я шел к бывшему городу.
...Покрытие? Камень. Натуральный, кажется. Светлый - с дороги в темноте не собьешься. Только в трещины пробирается трава, застилает камень - темная еще, хотя и осень. А под некоторыми плитами - пусто: наступишь - и гулко - звук шага внутри осенней темноты...
И кажется - совсем недолго. Просто поднял глаза - и увидел, что уже город.

Дома, Лён. Маленькие. Но отдельные. Типовые. Двух... ну, полутораэтажные. На улицу все повернуты одинаково. Не тогда, потом, после я днем ходил, разглядел: мутные стекла, были прозрачные... До крыши я, пожалуй, допрыгну (я не рискну). А над каждым таким "аквариумом" глухая стена верхнего этажа, где на улицу окон нет. Одинаковые. Почти... И трава растет. Потом выросла. Где дома - там тень... А может, еще что-то там под землей, остатками – течет. А где в степи тень. И вода... Там хорошо растет. Высокая такая трава.
Шуршит. Это тогда уже было. Посмотреть вверх. Понять, что город. И непогода - морось... блики на мокрых "аквариумах". Там не совсем темно - в воспоминаниях - странные сумерки. И - мокро же. А трава шуршит. Звонко. Отдельным звуком, что был - там, сначала. Шелест травы. Ветер.
Я зашел за поворот - и встретит высоким, пронзительным звуком: вскриком – не человечьим, не птичьим. Ветер: отвечу я себе, прислушавшись - летит, задевает - что-то там в городе... Скрипит – высоким... нежданным. И так же нежданно... под дорогой (трава мягче, гуще) нежданное "тук!" - под шагом, когда под плитами оказывается что-то пустое...
Пустой город. Нетронутый. Не разрушенный (чуть-чуть задело. Я потом увижу). Оставленный. Удивительно целый. Мокрые стекла "аквариумов", невысокие заборчики по колено, отделяющие участок от участка - где-то рухнули, но по большей части еще стоят. Читаются и дорожки от калитки до двери. Если бы не трава у стен - высокая, очень... и шелестит. И еще - вот не знаю от чего там, но блики - белые - по мокрым стеклам, по камням дороги - по траве… Кажется, повернешься чуть-чуть - и увидишь - откуда таки свет...
А вода темная, блики не дотягиваются - там ручей через дорогу бежит. Неправильный – лишний: плиты дороги осели... в дом течет, под фундамент. Глубокий, не перешагнуть. Я прыгнул - и поскользнулся; посыпалась с берега - земля, мелкие камешки, шумной осыпью на что-то пустое и металлическое на невидном берегу ручейка.
Наверно, тогда эта тишина меня и заметила.

…Да, я почти слышу, как ты смеешься, Лён. Знаешь, я очень хочу тебе это рассказывать потом, сидя себе на мягком в - как ты там это называл? - "уголке максимального доверия". И вслед за тобой понимать и оценивать - нелепые рефлексы страха, унаследованные от наших пещерных предков, психофизиологическое воздействие повышенной дозы непривычного алкоголя с неизвестным составом, предварительное воздействие на психику страшненьких недоволвок господина коменданта... Скорей всего - все это правда, Лен.
Но я рассказываю это здесь. Сейчас. Находясь вот в этом городе. И, знаешь - это такое облегчение сказать: я буду воспринимать и даже улыбаться, Лен - но я буду врать. Потому что так это со мной было...
Я поэтому и хожу теперь по этому городу один.

Сначала я ничего не понял. Поднялся. Отряхнулся. "Шорх..." - повторило за мной странное, одиночное эхо. И пошел дальше.
...Эхо? Звук просыпался. Звучало - иначе... Повторяло шорох травы... - там, где ничего не росло. Понял - на перекрестке. Прошел – через пересечение улиц. Звук – а не оттуда. Огляделся. Блики – четыре одинаковых дома своими пустыми «аквариумами» - на дорогу… На меня. Смотрят. И шелест травы – там, где ее совсем нет. Эхо – странное эхо пустого города – что я думал и зачем я шел вперед?
А под шагом – гулко – нежданное – «стук» - и треск. И снова эхо. Эхо? Шаг – шелест – снова этот внезапный скрип, всхлип чего-то под ветром. Звук – не оттуда. Шаг – и еще шаг – и еще – зачем я шел? – «ну надо же разобраться».
И снова остановиться. Оглядываться. С четким чувством, что только что тебе смотрели в спину. Конечно – никого. А еще я четко понял, что идет дождь.
…А еще через шаг – точно также четко. Как острый холод капель под расстегнутый воротник. Что за мной – что-то – идет…
Звук. Не мой. И не ветра. На грани слышимости. Другое. Совсем другое всему, совсем отдельное… Чужое присутствие. Четко, что кончается "не поверить".
Что-то сведенное, нечленораздельное - что только и выпустит горло из попытки окликнуть – тишина сожрет мгновенно: это эхо повторять не хотело. Плеснет, вместо того повторит почти над головой - скрип чего-то под ветром. (Я видел – я знал? – качели. Нелепые детские качели посреди высокой травы… раскачиваются – ветер – ветер ли?)
... И я... увижу.
То есть, ничего я не увидел. Ту же пустую улицу. Но оно было. Почувствовал. Было рядом. Смотрело. Сотнями взглядов. Безмолвных. С каждого камня и каждого окна. Взглядом и ничего больше. Но шло за мной. Медленно, плотно, неотвратимо - как поднимающаяся вода. Небывшее, которое было. Текло - и прогибало собой это... настоящее. Повернуться и увидишь, откуда блики - как где-то еще гроза - и где кончается тишина. Только ничего не увидеть: пока это не накатит. И не перемелет - в мелкое крошево. Ни-че-го – совсем – не оставив.
Смотрело. Шло. Не торопилось. Мне было некуда бежать - я был отрезан. И все-таки "естественный рефлекс страха" - да-да - взял надо мной верх. Я смог. Вдохнуть - и побежать - не разбирая дороги. Да и как я ее мог - в этом городе - разобрать?

...У этого дома растет дерево, Лен. Такое, на три ствола. Почти от земли. Невысокое. Знаешь - такое... живое.
Я бежал – и уже некуда было бежать. Меня загнали. За этим деревом была стена. И мы стояли. Двое - да, нас было двое: просто живых - на границе с чем-то непостижимо - чужим... Так чужим, что... От него было светло, Лен. От дерева. Оно просто было - и просто росло - честно...
Это оно - было. Я-то - прятался. Вжимался в стену. Зная, что бесполезно. Что пойман, зажат, и сейчас накатит - иное, небывшее - время? - и вода сомкнется над головой, и ничего от меня не оставит. Но последним – не знаю чем – вжимался в стену, сливался – перед полным страхом, осязаемым – знаешь – страшно: от которого землю рад просить: раздайся сразу и поглоти меня – только не это…
И когда вода была готова ударить и сомкнуться – стена за моей спиной раздалась…

Все, конечно, имеет логическое объяснение, Лен. Этот дом слегка не похож на все остальные. Сначала я думал, один такой – потом по дороге углядел несколько похожих по проекту. К нему с торца пристроено еще что-то. Хозпостройка… гараж… ангар? – я потом объясню тебе, почему так и не выяснил. В этом городе не так много углов, куда можно загнать – для последней стены за спиной.
А в стене, конечно, была дверь. Небольшая. Я почти притолоку задеваю – сейчас, когда прохожу. Дверь, замки которой долго-долго – все эти пять лет – не получали никакого питания и присмотра. Так и не выдержали напора – пьяного перепуганного меня. И распахнулись.
Так каждый раз говорит здравый смысл – яркий, как свет прожектора – никаких тебе чужих теней и ненужных страхов. Как логическое мышление.
А я хожу и знаю про себя. Так, просто – как, научившись уверенно говорить, знаешь – должную интонацию обращения в этом языке чужих. Она вот так – и все. Я точно также знаю – что волна прошла мимо. Потому что меня впустили.

Полетел я спиной вперед, мог бы чего-нибудь себе свернуть, но коридор там узкий, очень. Врезался.
…Я еще не понял, что та волна – прошла. Говорят, от страха трезвеют. Не знаю, что там за свойства у местной шмурдяковки, но со мной было наоборот. Последним, разум накрывшим страхом, инстинктом ребенка – затаиться где-нибудь – место в доме я нашел безошибочно: узкое – шаг на шаг, меньше – и еще там было мягкое, шуршащее… А еще там было тепло. И травами пахло.

Там до сих пор теплей, чем во всем доме. Кладовка. Травами пахнет, потому что они там есть. Наверху. Связками. Старые. В труху рассыпаются в пальцах – веточку потом с пола подобрал, проверил… но пахнут. До сих пор.
Вообще же в доме пахнет… странно. Нежилым, но по-другому. И не пылью, а химией какой-то. Сейчас еще – холодом. Это тоже буду понимать потом.

А пока… Я был ребенком – и нашел тайник, где спрятался от страшного. Знал – что спрятался.
Я был собой – и кажется, плакал. И говорил – шепотом – на своем и на чужом, то бесполезное – что не понимаешь и ты: плакал – что хотел придти сюда не так, совсем не так…
…И так и не заметил, когда – нет: «что» - заснул…
***


...на всякий: я ничего ни в чем не понимаю
ну и как всегда. про обратную связь

оглядая окрестности, я уже начинаю задумываться. а это эпилог - или отдельная история. между собственно "Рыбами небесными" и теми, кому выпало жить...
а фиг их, впрочем...

ну как - никому не нужно.
им - мне - другу - какому-нибудь да богу...
и может быть Коту) и еще кому-нибудь)