ну,
начало, кто успел забыть - здесь:
www.diary.ru/~ingadar/p151687301.htm
www.diary.ru/~ingadar/p152808500.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153213902.htm
www.diary.ru/~ingadar/p153377348.htm
продолжение следует. извините, там таки специфика.
все еще лирическое отступление
***
И как он услышал этот голос снова - Саайре тоже хорошо помнит.
Уже желтели листья и краснели яблоки за высокими окнами восстановительного отделения, когда он надежно пришел в себя: смог смотреть на этот мир и за окно, никуда не проваливаясь больше, смог есть еду, чтоб попадала куда надо и не просилась обратно - и вообще понимать себя живым.
А еще - спрашивать, где он. И где родители. Спрашивать, скорей, несколько раньше. Понимать, что навещать в общем отделении детского восстановительного, с разрешением занятий и внешнего общения, уже разрешают, что родные приходили - и к мелкой плаксе Рис из соседнего отделения - некогда соседке через улицу, к Дувгалу, место которого в левом углу у стенки - недавно, вчера, угощали еще незнакомой ягодой, большой и кислой.
Ветки в окне - яблоки, красные, и дождь как раз шел, небо в тучах было. Туда смотрел, когда говорил с госпожой Сиалл, лечащей и опекающей. На нее не смотрел. Знал совсем уже. Она старая такая. Говорит, словно много варенья съела, а семечко прилипло в горле, мешается. Так всегда, и как будто совсем к маленьким, все смазывает, называя. Когда на "нужные укольчики" ставит обвязку - щиплется. А что на нее смотреть, если как ни взглянет - все куда-то как поверх головы смотрит. И с другими взрослыми когда говорит... словно тебя рядом нет - так... безличное. Иногда еще погладить пытается. А вдруг и руки такие же, как много варенья ела, прилипнешь. Не хочется. А спрашивать... Приходится, хочется - когда с этим, толстым, родные его сидели, говорили... так скреблось. Что когда ко мне придут, ну когда же? Вот тогда - когда была ветка за окном и яблоки, и слышал не первый раз, вот как совсем для маленьких говорила госпожа Сиалл, что понимаешь, Рыжик, они тоже выздоравливают, они скучают, ждут, и как только разрешат - обязательно. Говорит, не смотрит и... неправильно.
Или так потом думалось, когда знал уже? Но голос - был. И точно - тогда.
Совсем другой голос. Видеть – видел: их двое ходило, помогающих. Еще когда вставать и заниматься не разрешали. Тонкая и крупная. Старшая и младшая. Наоборот. Крупная - лехта Льеанн (кратким именем: "маленьким можно") тонкую звала Наставником. Другим голосом. И другим было - что утреннее постоянное: "Теплого утра, Саайре. Как себя чувствуешь? Страшного не снилось?" И то, что в памяти сидит. Утренний обход, снятие анализов... А когда "воротник" ставят и застегивают - это щекотно и колюче, а еще надо не напрягаться. Трудная задача. С ней Тёну, по-палатному - Князь, через койку к выходу от него и не справлялся. А что делать в тот "воротник" застегнутым, да только слушать. "Да ладно, Боец, расслабься, - легко выдает крупная, оборачивает первую направляющую "воротника", - не бойся, шею сворачивают не так". - "А как?" - он сразу, забыв, что говорить не надо и про щекотку тоже. "Ты выздоравливай, научу. А пока не сжимайся так... чтоб на примере показывать не пришлось", - это очень серьезно. И как одновременно говорит с тонкой, она на общем операторском палаты, наблюдает. И спрашивает: "Льеанн, а ты думаешь, это полезное знание?" - "Думаю, не лишнее. Выздоровеет - решит", - застегнет "воротник" на внявшем Князе, поймает взглядом на излете жест тонкой и отпустит: "Конечно, умею. Ланери, тебя тоже научить?"
...Тогда над присвистывающей и чмокающей речью госпожи Сиалл голос прорезается внезапно. Сначала голос. Потом... а потом что это - лехта Льеанн стало совсем неважно.
- Ниери Эйне, извините... я вам посоветую, - роняет голос. - Никогда не врите детям. Никогда не обещайте счастливого конца, которого не будет. Остальное можно выдержать. Извините, Саайре, - вот там еще видно, что это лехта Льеанн. Она подходит, садится, чтоб оказаться на одной линии взгляда. И говорит на неожиданном взрослом. - Все выздоравливающие взрослые Болотного поселка находятся в восстановительном корпусе седьмого городского и встречи разрешены. Но семьи Ноэн среди них нет. Их совсем нет.
Поверил. Просто. Потому что этому нельзя было - не поверить. А что было после...
Подсчитал потом - не поверил, как это было быстро.
Поверил. Попытался понять. Получил разрешение старшего лечащего прочитать, что там было. Болотный поселок тогда уже подвергли карантинной вынужденной полной очистке территории. Не плакалось совсем. Злили - те, кто думали, что надо. Еще подрался на занятиях с Ясем, лучшим другом из поселка, выслушав про исследователей-убийц... про родителей, мгновенно и насмерть. Уверен: смог бы и убить, если бы не растащили. Послушал по поводу понимания, сочувствия и немного воспитательного от госпожи руководительницы занятий при восстановительном - говорила тоже над ним, каждым третьим словом было то "ты понимаешь", то "я тебя понимаю". Ничего она не понимала. И сам понимать не собирался. Что и высказал. Аттестацию проблемновоспитуемого он тоже успел заработать. Это было перед тем вечером, когда - спасибо информационной системе и неснятому доступу: нашел, пришел и остановился на лесенке, ведущей в одну из жилых ячеек корпуса персонала.
Льеанн - теи-лехта Ллеаннэйр - такому позднему гостю своего дома совсем не удивилась. Увидела, отложила работу, поднялась с ковра:
- Ты ко мне пришел, Саайре? Тогда - что стоять, заходи.
И как накрыло и оглушило - помнит. Так, что с языка сошло только рваное... честное:
- Я не знаю... я хочу быть здесь. Сколько-нибудь, - и на вопрос, жестом, еще выплеснуть. - Вы ведь... ничего не будете говорить.
- Не буду. Одно, - у нее и так - ровно, на линии взгляда оставаться получается. - Я была среди тех, кто решал, что делать с Болотным поселком. Как эксперт, - и как она это сплевывает - помнится. - И я поддержала решение о полной очистке, - и передает - с рук на руки: взрослому - тому, кто может и вправе. Что выбирай, что дальше.
...А может, то и привело. Для нее это странное: «с первого взрослого имени ты вправе - знать, выбирать и нести свой выбор» - так и было - с непрошибаемой честностью. Которую иной раз так хотелось выключить.
Тогда просто понял - можно. Взять и спросить:
- Так... было нужно?
- Необходимо, - лехта Льеанн говорит ровным голосом. Тем самым. А руки спрашивают... еще - и остается ответить сначала:
- Я - пройду? Я все равно... - и дальше, на молчаливое согласие, вспоминая, как надо к ним обращаться, требовательней, чем должно... как хотелось. - Ты расскажешь?
Она проходит в глубину ячейки, снимает сверху фонарь, поворачивается с жестом согласия, переходящим в "садись". Говорит потом. Садясь на расстоянии разговора:
- Я постараюсь. Возможно, мне будет трудно объяснять. И - говори, когда останавливаться.
...Была честной. Была молчаливой. Не жалела (так, как делали это другие – точно). Оставляла место быть. Пока хотелось делать что-нибудь. Учила зажигать фонарь. Просила помочь с починкой забора и уборкой территории. Слушала. Говорила. Странное. А потом, когда захотелось лечь и не видеть никого совсем... Была рядом. Ну, правильно... Не мешая ни плакать, ни говорить: принимая. Дальше Саайре не называл никак. Просто с ним были. Честно. В том, что говорили - и как молчали. И как - да, это было - тоже плакали. Рядом.
...Потому что сейчас то, что с ним было, вспоминалось словами. Ритмом.
Было позднее. Гораздо.
...Саайре тогда уже знал: это Канон... Из Канонов Прощания, что так нелегко запоминаются. Что на всю жизнь дословно помнит с голоса. Глубокий, очень внутренний, очень негромкий голос. Льеанн. Еr'mei niery Льеанн.
…Горе, горе мое, горькое мое горе - чашка под сердцем с огнем и отравой, чем сильней надо скрыть - тем сильней обожжешься, куда понести и кто тебя примет? Иди дальше, спроси небо, оно не ответит - куда понести, когда последняя капля? Когда бы ни кончилось, придется нести с собой - что шрамы, что чашку. Горе, горе мое, горькое мое горе, когда ты перетрешься в песок, высыплешься в пыль - солью ты, камнем, на плечи - груз, что не стоит брать с собой ни в одну дорогу. Но ты есть - и надо тебя нести. И вынести.
- Извини, Саайре, - тогда переходит голос - в другой. - У меня не очень получается...
А движение рук не меняется – ровно, как все эти круги дней - ровно подбивает как раз кайму. Желтую - к черному. Пояс она тогда сидит и ткет. Траурный...
…Но до этого далеко, далеко очень - еще вся учеба, вся Далия, та война, вся вот эта жизнь... Много. Просто... вот это не кончилось.
Просто тогда было. Стояла рядом и подставила плечо. Под самый неподъемный груз - совсем одного на свете. Знала, что он есть и что нести его тяжело. Это не делят, но у нее получилось...
А когда подсчитал, было всего шесть дней - от известия до дня... Где поднялся. Посмотрел "на мир и небо". И набрал воздуха сказать что должно. Таким высоким, что... во всех образовательных ему про освоение высокой речи смехом смеялись: ой, Саир, болото ты болотом, не берись - а здесь знал, что безошибочно... что правильно. Не то, что подобает знать детям. То, что должно - поднявшемуся, чтоб идти дальше (...так бы понять получилось тоже - очень, очень потом). "Я их оплакал, - укладывать формулу, не ошибаясь - в солнечный свет по завиткам красного и синего на ковре внизу, выдохнуть - и взглядом в глаза. - Я не успел их правильно проводить...- голос запнется: слышно - еще песчинка из мешка того горя, - до Порога. Теи-лехта Ллеаннэйр, я... хочу вас просить, чтоб вы были... рядом и говорили".
Взглядом - в глаза. И чуть-чуть - в солнечный луч. Первым, неправильным, неуместным пляшут тени. Жест - сброшенный с очень теплой, очень сильной, очень шершавой ее ладони. Странный - память потому и держит. Вроде: ну и откуда... И только потом - требующийся, полный, уважительный поклон:
- Я благодарю: высокая честь. Я буду.
А дальше слова выплескиваются. Сами. Не по требованиям всех канонов:
- Только... не здесь.
"Понимаю", - говорит ладонь.
- Ты... знаешь откуда бы хотел?
Задуматься на миг. Сказать:
- Я здесь ничего не знаю.
...Примешь ли ты мой выбор - она спросила. И выхода за территорию просила она же. Если называлось "просить" такое ровное: сейчас это ему необходимо.
Тоже хранится в памяти. Целиком. И когда накатывает холодной и горькой волной, можно - набрать воздуха, нырнуть, справиться... И добраться - как до берега. Сюда.
Там было правильное место. И очень похоже... на дом. Только выше и суше. Песок - серебряный, крупный - из-под шага, из-под корней - вниз, белыми реками. И на родные холмы никогда не взлетал такой сильный и свежий ветер. «Море - за той грядой», - отвечает Льеанн на молчаливый его вопрос: головой что ли слишком сильно крутит? - уже потом, уже когда спускаются...
А так - те же валуны, те же холмы, та же пружинящая и хрусткая "подложка" под шагом - мох, остролистая травяная мелочь, мелкий вереск - серебряное, зеленое, проблески лилового - доцветает... Высоко. Не очень. Холм и спящие камни. И небо. И те же самые облака на небе - текучие, быстрые, слоями, и небо - временами между - светлое и полосами - внезапные солнечные лучи. Они текли по камням, по мху, забирались, поднимались по пятнистой шкуре самого высокого из камней, дивились на танцующий среди белого дня огонь в открытом фонаре, пробовали на ощупь разломленную лепешку, пробегая, укладывали за плечами теи-лехта Ллеаннэйр тени – много - расплывались, трескались по вереску - слушали...
Что-то из там сказанного Саайре потом узнавал - от открытых Канонов до дальних внутренних... С удивлением узнавал: так было непохоже.
Слишком многими голосами выговаривал, вел их - один. Перекликались, плели – отпускали от огня и хлеба этой земли до туманных троп и до Порога – то, чему должно оглянуться в последний раз и уйти путем всех живых. Прощался. Плакал – голоса плакали рядом, а ветер уносил – слова ли, слезы, бывшее – осенними листьями по холмам, где никогда не росло ни одного дерева. А солнце светило – и все-таки было тепло…
…Потом – далеко потом, говорить не будет, будет молча знать таи-лехта zu-alh'h Саайре эс Ноэн, что берег земли его сердца начинается где-то здесь. Где камни, холмы, незнакомый ветер с моря – и солнечные лучи удивляются огоньку в фонаре, текут по разломленной лепешке на камне… И мир особенно четок и прозрачен - как бывает всегда, когда становится ясно, как всегда под ногами лежит граница, разделяющая мир живых и другое. И по обе стороны - многими голосами - складывает слова и не только слова канона Прощания невысокая, каменной неподвижности черноволосая женщина со змеиными глазами (...память привирает, теи-лехта Ллеаннэйр тогда точно в светло-лиловом - младших помогающих, а наряжает - в потом привычное, тона осенней земли и камней). Собирает нити, обрезает последние узелки - взглянуть последний раз по ту сторону мира живых, пусть увидят - и пусть отпустят. Расплетает границу - и по живому - между тем мальчиком, которым был и больше не будет никогда, и новым, что все-таки выбрал быть. Голоса рассыпают: умереть и родиться - и вынырнуть - на берег земли твоего сердца.
Это потом. Тогда - больно было. Больно - еще много раз накатывало - горьким, горьким. Но тогда и вот так... Было - правильно...
И - был ли потом у него другой выбор?
Был, конечно. Мог остаться в общей группе воспитания. Мог быть взят в принимающую семью, выживших ли соотечественников (взяли же Яся), других...
Но выбор он сделал. Пришлось. Быстро. Тоже шести дней после не прошло...
...Это когда отбывали - была совсем осень. Очень мокрая, ветреная, насквозь пахнущая морем. Мелкий дождь, морось Сорлеха, застывает серебром на дымной, прозрачной ограде безопасности детского восстановительного, снаружи. Транспорт задерживается, и отправляющейся на Пустоши группе приходится ждать у ворот. Их немного. Четверо. Саайре самый младший, невзрослый он один. Пятая - провожающая. Может быть из-за нее в стороне держится теи-лехта Ллеаннэйр. Договаривает:
- Он должен был вас возненавидеть, - говорит Эйне Сиалл, догнавшая у выхода будущего наставника-преподавателя общего биологического цикла новоорганизованной средней медицинской профессиональной школы. И ее наставляемого.
Смотрит и говорит она как всегда, над головой младшего. И не очень обращает внимание, как косится темно-рыжий паренек в странном сером свитере - не на нее, к ней - как раз затылком – на эту... Наставницу.
А лехта Ллеаннэйр смотрит. Прежде, чем ответить:
- Да, я и это предполагала...
И с жаром не кончившегося спора продолжит госпожа лечащая и опекающая:
- Как вы умеете... влить полморя в голову нашим детям!
Саайре еще понимает - местное, где море близко - влить полморя, напоить соленой водой - задурить и заморочить. А ветер - с солью, с моря - частой россыпью обтряс с деревьев капли - холодные, сердился… Там за верхушками свистит, последний круг обводит транспорт: мало мокнуть людям.
- Возможно, - голос не меняется. Совсем. - Возможно они просто хотят стоять одни и отвечать за свой выбор. Я понимаю: большая роскошь.
Сразу за ним - свист и ветер, транспорт прибывает, дождь стряхивает, сильно. Так что можно подобраться близко, вот почти под взлетающее на таком ветру тяжелое крыло - шарфа-накидки-куртки... шкуры теи-лехта Льеанн. И сказать не очень вполголоса - за свистом все равно не слышно:
- Она... Очень глупая?
- Я так не думаю, - серьезно отвечает лехта Льеанн. Ее слышно. Продолжает ровно и другое. - Это... неправильно, Саайре. Говорить на указательном о том, кто стоит рядом с тобой.
Отзывается он жестом. Отряхивается. И потом подравнивает - вопросом - в направлении госпожи Сиалл: вроде "а она"?
...Шевелиться в этом, сером - удобно. Куда не лезь и что с ладони не стряхивай. Только колючее оно чуть-чуть. Но тепло. Ветер не проходит. И не промокает оно очень долго – потом убедился.
Лехта Льеанн точно улыбается. А вот что она отвечает - из-за свиста совсем не слышно.
...Как это получилось? - а так просто. Через несколько дней после той церемонии. Получил на руки общий вывод результатов обследования восстановительного: выздоравливающий вполне может считаться здоровым - по полное восстановление ресурса. Всучившая его госпожа руководительница занятий при восстановительном просвистела что-то вроде "у тебя конечно очень высокий стрессовый уровень, но к общеобразовательной нагрузке вы вполне готовы, Саайре эс Ноэн". Вышел потом... Понимая, что с прямым и тяжелым - куда теперь деваться? - стоит лоб ко лбу. Ну, а с кем еще делиться?
Когда лехта Льеанн не на дежурстве - знал тогда уже.
А в этом… доме все настолько на своих местах, что стоит его другому и особенному убранству сдвинуться… Хоть вот так: свернуты в объемное, но подъемное: вьюк - странные деревяшки, россыпью вывернуто на цветной ширдэн, который ковер и кровать (...она еще улыбается, первый раз, произнося по буквам: на фаэ такого слова нет) - коробочки, емкости хранения. Отвлекается от них быстро, как раз - заметить его на средних ступеньках лестницы. А здоровается все же:
- Светлого, Саайре! Извини, увлеклась. Проходи, не помешаешь.
А не воспользуется. На проходе, еще до раздвижных дверей, руки сами спросят: что ж такое?
- Отбываю скоро, - сразу ответит Льеанн. - Наставница Ланери сказала, что я достойна занять место Наставника в новой медицинской профессиональной школе... Собираются южнее, у озер на Пустошах открыть. Первый опыт... Даже страшно.
Посмотреть на нее. На высыпанные коробочки. На весь дом... А она пока продолжает, выцепляя не из ячейки хранения, из цветного рядом - что-то еще непонятное, серое, встряхивает, в руки передает: примерь.
Сообразить, что что-то вроде свитера. Плотный. В руках тяжело даже. Первым словом еще некстати получится:
- Колючий...
Хорошо, лехта Льеанн улыбнется:
- Мне казалось, здесь шерсть добрее, - неудобно как-то... и постараться быстро нырнуть, а удобно, еще сейчас с застежками разобраться. "Это под карманы. А это - рукава шнуровать". Сообразить. Руками помахать - здорово, не тесно. И на себе совсем не тяжело.
Только потом спросит лехта Льеанн:
- Влезать будешь?
- Да. Теплый, - сказать. Правду. Услышать: забирай. И совсем понять. Шумно набрать воздуха. А вслух как всегда получится - всплеском. Честное до недолжно:
- Лехта... Льеанн, я бы хотел... я так хочу - с Вами.
"Садись," - говорит движением, разгребает коробочки. Надо сесть. Отвлекается. Смотрит. Внимательно.
- Признали выздоровевшим? - согласиться. Продолжит. - И выбрали, куда тебя девать?
- Нет, - сразу заторопится Саайре. - Никто еще ничего не выбрал. Я сам... сюда. И не знал совсем. Но... лехта Льеанн, я... - словами не получается, руки - забирают, выплескивают: "если я могу просить"... В ответ – очень ровное:
- Просить - можешь. Понимать, о чем просишь - должен. Или придется. Саайре, ты... разрешишь?
О разрешении ознакомиться с общедоступной информацией личного внутреннего - по-взрослому - тогда просили его первый раз в жизни. Разрешил, конечно. А потом были очень долгие несколько вдохов и выдохов. Изучала. Смотрел искоса. На руку: опирается, видно; на резной орнамент самой маленькой коробочки, на длинную сережку - костяное... перо, что ли? - раньше не видел. Как раз перед тем, как лехта Льеанн заговорит.
- Крепко так - эс айе, с разрешением возможного потомства прирастать к земле в пределах… незафиксированные специализации, перемещение – по самые пределы серединной Короны… - и звук, присвистнуть что ли хотела, оценить – треск и шип: вот точь-в-точь – болотная гадюка хвостом, дернешься поневоле. – Ну и какого же жирного подкустового червяка вот от этой роскоши – мне под руку?
Смысл вопроса ухватить – это на пять вдохов и выдохов. Мало того, что многословный – так оказывается, лехта Льеанн прекрасно знает местный язык – родной вариант, болотный, еще и детское ругательное… Вдохнуть, выдохнуть, посмотреть как играет луч подсветки на прозрачной – темно-красная – капельке над перышком-серьгой, и только тогда спросить:
- А… что?
А теперь она на фаэ. Чисто. Сухо.
- Без полного согласия родичей, ближайших и опекающих - а их, я так понимаю, нет? - вздрогнет, стряхнет согласие. По личному внутреннему должно быть видно. Что его семья на этой земле пришлая. - Я как теи-лехта могу взять тебя с собой, но только «под личное воспитание и полную ответственность»… что возможно только с переходом тебя в храмовый статус, - и сначала он сдувает с ладони: на ветер: все равно – только потом вдруг отряхивается и она, говорит куда легче. – Извини, Саайре. Забываю, что новая территория. Значит, полагаются обязательные три года выбора, со всеми проволочками еще столько же... и так двенадцать раз. Получится. Подумать успеешь. Если ты так хочешь.
Жест - откровенный всплеск: я совсем полностью рад - она подождет. До последней капли. И только потом - ровным.
- Хорошо. Прежде чем мы дойдем и оформим общее согласие. Лучше лично. Сиди - придется, Саайре, выслушать. Чтоб понимал, что рухнуть в статус лехтев - это такое "не все равно"...
«Я учился этому потом, - скажет Саайре. - Долго. Пока мы отдирали старые полы, красили стены, возводили ограду, насыпали землю для сада медицинской профессиональной. Пока на Сорлехе – подземным, кислым огнем дремало и разгоралось пламя конфликта... в очаге которого мы оказались. Я учился этому и потом - я до сих пор учусь. Не словами. Действием. Каждый вдох и выдох каждого дня мне показывали, как это: «Лехтев принадлежит Многоликому, потом тем, кто живет в тени лехтев, под защитой, и только потом себе». И как это выглядит для взгляда в спину.
Я долго учился» - скажет Саайре. А тогда только слушал. Что такое лехтев - и особенности их статуса. Помнить получилось не все. Ровное: это Каноном, с другого угла прочтения Каноном: "А что нам принадлежит? То же, что у всех - и немного больше. Куда бы я ни шла, я несу с собой - всю землю своего дома в сердце, чтоб хватило - создать ее, где бы ни должно было мне остановиться. И весь взгляд моего бога - сколько унесу, - очень серьезно, только щурится чуть-чуть, - чтоб правильно поворачиваться".
Спрашивал - а отвечать все равно приходилось ему: "А какое бы место среди всех вещей и людей мира ты отвел тому, что само не властно распорядиться - ни местом, куда ему прирастать, ни полностью - своей волей? Кто совсем точно говоря, - и улыбаются - змеиные и каменные глаза непривычному что ли многословию... неужели смыслу? - не только разумный, но еще и имущество?" - вот вспомнить бы, что тогда отвечал.
Одно Саайре помнит четко - тогда и начались "зачем" и "почему". Куда как многочисленные потом. Когда выслушал все, дождался - что там было про «наше место в мире» и соответственный статус? - и выпалил:
- Лехта Льеанн, но почему... Вы, кто так близко... – а в голове некстати – знаки яркие, знакомые, ну кто не помнит из первых прописей: «А еще с неба видно, что облака лежат на плечах гор. И в этом ты немногим ниже горы - отдельная доля неба всегда начинается над твоими плечам» - отсюда и собирать, - ну… вообще к тому, как мир опирается – на что. И в таком - статусе? Но так – нечестно? Неправильно.
И звук. Звук, который тоже угадывать. Когда она смеется - широко, открыто, но тоже негромко - звук опять не человеческий:
- Почему же? Как раз правильно. К самым опорам устойчивости мироздания ближе, хочешь сказать? - точно смеется: кошка урчит: большая, довольная, каменная кошка. - Вот поэтому такой и статус. В самом устойчивом положении ты находишься... отнюдь не тогда, когда стоишь на голове. Мир в этом смысле от тебя немногим отличается: первая точка опоры у него, как всегда, - и смачно, звучно, естественно - местное детское, - задница... Где ж еще быть нашему статусу, а, Са-ай? – именно тогда - тоже первый раз она называет его напевным и только ее – легким именем.
Потом "почему" и "зачем" и еще разного - будет. Пока жил и приживался. Все начиналось там, в поясе озер Сорлеха, в комплексе зданий средней медицинской школы на Пустошах... Верней, в том, что там было – еще до нее.