NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
а то что это я...
Нет, это еще не тот кошмар, что сожрал меня от слова совсем. Кошмар дальше будет. Это пока еще маленький кусочек о другом.
почти и не история...
30 частей собственно имперзцев//первой части рыб небесных
пролог - здесь ingadar.diary.ru/p93030149.htm
раз здесь ingadar.diary.ru/p93149876.htm
два здесь ingadar.diary.ru/p93264326.htm
три здесь ingadar.diary.ru/p93336170.htm
четыре здесь ingadar.diary.ru/p93399476.htm
пять здесь: ingadar.diary.ru/p93465902.htm
шесть здесь: ingadar.diary.ru/p93496607.htm
семь здесь: ingadar.diary.ru/p93872405.htm
восемь здесь: ingadar.diary.ru/p93989897.htm
девять здесь: ingadar.diary.ru/p94079450.htm
десять здесь: ingadar.diary.ru/p94149881.htm
одиннадцать ingadar.diary.ru/p94192358.htm
двенадцать: ingadar.diary.ru/p94285343.htm
тринадцать: ingadar.diary.ru/p94389233.htm
четырнадцать: ingadar.diary.ru/p94446461.htm
пятнадцать ingadar.diary.ru/p94507145.htm
шестнадцать ingadar.diary.ru/p94742456.htm
семнадцать ingadar.diary.ru/p94877555.htm
восемнадцать ingadar.diary.ru/p94984913.htm
девятнадцать ingadar.diary.ru/p95084954.htm
двадцать ingadar.diary.ru/p95122922.htm
двадцать один ingadar.diary.ru/p95726024.htm
двадцать два ingadar.diary.ru/p95865359.htm
двадцать три ingadar.diary.ru/p95992943.htm
двадцать четыре ingadar.diary.ru/p96133610.htm
двадцать пять ingadar.diary.ru/p96658964.htm
двадцать шесть ingadar.diary.ru/p96846653.htm
двадцать семь ingadar.diary.ru/p99403487.htm
двадцать восемь: извините все ingadar.diary.ru/p99552044.htm
двадцать девять ingadar.diary.ru/p99971609.htm
тридцать: ingadar.diary.ru/p103006088.htm
начало эпилога//части второй//глазами того, кто напротив
раз:ingadar.diary.ru/p104538746.htm
два: ingadar.diary.ru/p106762055.htm
три: ingadar.diary.ru/p108566069.htm
четыре: ingadar.diary.ru/p110210015.htm
пять: ingadar.diary.ru/p113253614.htm
шесть: ingadar.diary.ru/p114111077.htm
осторожно, лексика есть
под крышей дома твоего...
***
У соседнего дома - в глубину от улицы - осколком срезало с угла крышу. Именно срезало: не развалина - чисто, как лезвием. Стены в этих домах... очень тонкие. Легкие. Я часть поднять пробовал, да. По срезанному уже вьюнок растет. Цепляются, шуршат сухие плети. Не оторвать. И об осколке я с уверенностью говорю, потому как видел. Кто его знает, от чего. Металлический. Горелый. Время не берет. В землю, в те остатки стен глубоко ушел - не шелохнется.
В другом я также твердо уверен. Там была детская. Под срезанной крышей.
Нет-нет, Лён. Никаких "трогательных игрушечек". Там прибрано. Было. Совсем аккуратно. Как никогда не бывает в детской. Ничего - ни одной детали отдельного дома... трогательной или не слишком. Пусто. Собрано. Только… лежак в углу. Кровать. Деревянное, жесткое. Двухэтажное. Остов кровати: то, на чем лежали – собрано. А столбики резные.
А на полу - темное. Там, где срезана крыша – вода попадает. И снег. Иногда. Темное - это расти пытается – зеленое, скользкое. Еще даже не мох. Дожди здесь все-таки не так часто. Но еще сколько-то лет – что-нибудь вырастет.
А еще – вот это осталось. Там картина на стене. В глубину, уцелевшей. Почти во всю стену. Красками. Надолго, мне так кажется – когда там прорастут первые травинки, они еще будут это видеть. На картине небо. Синее, высокое. И облака снизу. Рассвет над облаками. А сверху… Я узнаю не светлые пятна, танцующие стремительные тени тех военных хроник… Игрушку. Модельку местного истребителя, что стоит на подоконнике моей каюты. Их там восемь. Идут. Крылом. Солнце играет – золотым и красным.
Четко – вот закрою глаза и вижу. Умел бы – все изобразил бы. Хоть комнату, хоть картину.
И только одного понять не могу: откуда я так четко – хоть режь – знаю, что там. Когда в памяти моей – я ни разу не переступал порог того соседнего дома. И какого бы то ни было еще в этом городе. Кроме вот этого, рядом. Где дерево у входа, пристройка куполом и кладовка с травами. Можно, конечно, включить нормальную логику цивилизованного человека, предположить – может быть, тогда, когда шатался тут ночью невменяемо пьяный – ну мало ли что не удержала моя память? – вломился, рассмотрел, а это вот в голове осталось. Или проще - придумал. Приснилось.
Можно. Но я не буду. А в первое – не поверю…
Потому что я отсюда тебе и пишу. Из дома, где у входа дерево. Узкий коридор, дальше кладовка, выводит на маленькую, потолок низкий – я почти касаюсь его рукой – судя по обстановке, кухню. Обстановка встроенная. Часть стены – длинная скамейка, рядом – стол, низкие – нам неудобно, длинные, широкие и жесткие. Остальное тоже - прибрано, наглухо задвинуты и закрыты дверцы напротив. А деталь - все-таки есть. Стоит - на ближнем к двери краю стола, на сером каменном или вроде того - круге подставки. Посередине двух ровных потоков света из узких окон. Я как раз сижу рядом. Я... так и не решился ее сдвинуть.
Жаровня. И на ней, похоже, чайник. Каменные. Тяжелые, наверно. Представляешь – под настоящий огонь. Темные – и дымом до сих пор пахнет. Да, понюхать я решился.
А еще – прикоснуться. А посмотреть – вот я и сейчас – сижу, набираю и смотрю. На полосы света и на эту штуку. Понимаю, как это странно – чудовищно – звучит – и все равно надо сказать.
Они… красивые. Шершавый камень. Что за порода – не знаю. Темно-красный, проблески прожилок… Странно теплый под прикосновением. У нас бы такое, наверно в музее выставить могли. Не, не этнографией – произведением прикладного искусства. Подобранный рисунок камня. Форма. Чуть-чуть – текущий, танцующий узор резьбы, настолько мастерской, что кажется – незаметной. А разглядишь – ошеломит. Легкая – как повторяет некогда бывший здесь огонь… И еще сначала скажу – в первый раз вижу красоту, которой не мешает – время и копоть…
Они умеют. Делать повседневное удивительно красивым. И… еще – делать очень… настоящие. Живые – вещи. Такие, что вот здесь, сейчас… Пустой дом, холодный, пустой город – две полосы серого света… Знаешь, ощутимей – любых трогательных игрушечек. Настолько здесь что-то лишнее… неправильное. И настолько – знаком чужого невидимого присутствия – что… Я не могу развести в ней огонь. Я и сдвинуть ее с места – не могу… И больше.
Там лестница – по другую руку от кладовки. Узкая. Мелкие, очень высокие ступеньки. Дверь, снизу ее прикрывающая, отъехала, видно. Всего-то руку протянуть, несильно – коридор крохотный и узкий, отодвинуть, подняться… Посмотреть – как эти там жили. Да – любую дверь – что тут стоит сейчас распахнуть. Немного силы и здорового исследовательского любопытства.
Я – плохой исследователь, Лён. Я не могу. Нет, не боюсь. Совсем другое. Просто – дальше меня не пустили. Да, я уже слышу, как ты смеешься. Но – оно большое и каменное. Уверенное. Не могу.
Так что – для меня большой вопрос, откуда я так четко знаю, что там была детская. В соседнем доме, под разваленной крышей.
Еще больший – зачем я прихожу сюда уже раз шестой. Сажусь. Смотрю. Здесь очень тихо – слышно, как на улице шуршит. Это не страшно, просто – дерево, ветра сейчас много, в основном дует со двора. Как раз в дверь. И очень – не знаю, горько. Здесь нет – ни победы, ни поражения – вот тут, сейчас – просто – горько… И бессмысленно – как мой вопрос, зачем я прихожу сюда? Как моя попытка представить – кто ты был? – тот, кто приходил сюда, возвращался домой, вечер за вечером (или как?), разводил огонь в этой жаровне… И тоже, наверно, не ожидал, что будет война.
Я почему-то уверен, что он – был… Не только потому, что у нас на базе этот город обычно именуют военным городком. Просто.
Я знаю, что этот вопрос задавать бессмысленно – упадет в пустоту.
Как и другой: почему твой дом впустил меня?
***
Он идет медленно. Там как раз низина, перед куполом базы, трава высокая, колоски, напролом идет - дорога левее. Медленно - шаг за шагом - тяжело отдается в голове, а главное - вверх не смотреть и слишком быстро не поворачиваться. Тогда совсем плохо... А трава - па-ахнет. Муторно, неистово, пряно... А еще на подъем сердце колотится - словно сбежать собралось. А воздух пыльный, легкий и кажется холодный...
Вон она, база - чужие тут светлые стены переходов над травой... В какую сторону тут ко входу.
Он поднимется - на лысое, ровное, оглядеться не успеет - навстречу ему идут куда быстрее.
И ответит Нэта раньше, чем успеет сообразить.
Медик базы замрет у опорно-разборной стойки ограды. Осмотрит. Подробно и...по-другому:
- Явился, - оценивает она. Следующий вопрос требовательный и странный. - Ты живой?
Честное "не очень" сюда не впихнешь. Нэта медленно соглашается, жестом. Чтоб услышать - еще более резкое:
- В город тебя носило?
Ответить - и только тут сообразить. На каком языке с ним говорят. Фаэ. Нижний, резкий, пляшет - как хлесткая ветка в руках, не по неумению говорить иначе - сознательно выбран – по степени эмоциональной выразительности. Потому что по голосу – по мастерству интонаций – владеет, в точности и совершенстве. Не меньше, чем средним обиходным… Здесь – сейчас – очень ощутимо звучащий фаэ – так, что даже голова меньше болит:
- Да, - отвечает Нэта – и только потом ошеломленно собьется. – Ньера… Лис?.. Вы – откуда..?
А она смотрит еще раз – и даже в пустую и больную голову проходит, что по-другому. Медленно. Давая собеседнику понять, что его рассматривают. И оценивают.
- Похоже, это правда ты, - свистит голос. – Совсем ты. Такой наивный идиотизм никому не подделать, - потом маленькая седая женщина в рабочем комбинезоне откашливается и говорит очень ровным. Странно звучит – во времени минувшем, совсем минувшем – потому что она представляется. – Лисбет Саюри, место рождения – Двойной город, система двенадцать, «Изгнанка». Лиссент эс Сайари айе Ребеллен, если хочешь.
Это пробивается – даже в такую больную голову, даже сквозь проклятую слабость… Система двенадцать, - как раз – спорные земли, те самые, с которых началась война… И можно спросить о многом и очень много и спрашивать нельзя, и, было набрав воздуха для сотни недостойных вопросов, выпустить только один, самый нелепый:
- Ньера… Лиссент, а что – там, в городе?
- Идиот, - чеканят ему в ответ. – Клинический. На опытный материал. Те, кто учил тебя говорить, не объяснили тебе? Что – может быть в брошенном городе… где надо думать каждую дверь закрывали с мыслью: чтоб вы – мы – сдохли? Или объясняли, но дитя цивилизации все выпустило через второе ухо? Городе, жители которого – не знаю, сколько – здесь и остались… - она замолкает. Быстро.
Просто больно. Как полностью навалится – все, и что там сидит в памяти – и до сегодняшней ночи и пробуждения. Невыносимо – крест-накрест – больно. Шагнуть шаг, другой, упереться в опору, и бессмысленно – видимо, вчера мало было – разреветься. И пусть, что стыдно и нелепо – взрослому и состоявшемуся. И пусть еще одним голосом – это высокая честь, что странно делить с чужим… Четко – как из-за спины. Но – а еще с той же стороны, где стоит, не нарушая расстояния – и молча – медик базы… И все-таки рядом – сколько-то времени.
Пока – не отхлынет. Пока не проще будет услышать негромкое:
- Легче?
Вдохнуть, выдохнуть и понять:
- Вроде бы да…
- Значит, точно живой… Они умерли – те, кто тебя учил? За войну? – оба вопроса он принимает, забирает себе – «Да, - говорят руки. И еще. – Не знаю». – Понимаю, - и только потом внезапно мягкий голос меняет интонацию. На привычную – отчужденную и резкую. Она и язык меняет. – Ладно, парень… Нэтанэль, правильно? – иди в свою каюту, валяйся и помирай, и шли всех интересующихся – мол, пил вчера с комендантом. Тем более, что Хендо сейчас занимается тем же самым.
…Где-то с противоположной стороне базы пыталось выбраться на небо какое-то подобие рассвета. Здесь же – на солнце в окна рассчитывать нечего. Свет стандартный, белый, под светом – в каюте коменданта в кои-то веки бардак ожидаемый неимоверный. Последствия холостой попойки – и самое главное последствие – вон оно, пытается изображать, что живое:
- Местную «шмурдяковку» придумал великий человек, - переключатель, приводящий койку в полусидячее положение, Кен Хендо тоже находит наощупь, но медленней, чем обычно. – Но не подумал, что потом наступает утро… Доброе, Лис. Надеюсь, для тебя оно доброе?
- Рабочее, - ответят ему ровно.
- И что же мне пропишет уважаемая медслужба? – пытаться так старательно улыбаться, не посмотревшись при этом в зеркало, дело лишнее.
- Пару пиздюлей, - также спокойно рекомендует Лис, выпрямляясь. – И сухой закон до конца оставшейся жизни. Я очень серьезно, Хендо.
- Сожалею, - да, и типа армейского бодрого и придурковатого выражения строить ему тоже не стоило бы. С такой рожей. – Этого решения я никак не могу выполнить.
- Идиот, - ровно оценивает Лис и господин комендант вдруг смеется:
- Тысяча двести тридцать девять.
- Что?
- Я подсчитываю. Сколько раз ты успела оценить мои умственные способности. За время пребывания на этой базе.
- Хендо, - подчеркнуто вздыхает женщина. Улыбнуться на продолжении она и не думает. – У тебя их не прибавилось – с тех пор, как тебя из мамки вытащили. Как и у большинства…
- Специалисту виднее… - тянет Хендо. Что срезает негромкое:
- Лежи, в общем, сегодня – и не отсвечивай.
Его негромкое и снова – с армейской бодрой рожей «слушаюсь» меняется вдруг. На просьбу:
- Лис, и – по дружбе, а? Посмотри, что там со студентом.
- Споил мальчишку, придурок? – ровно спрашивает женщина.
- Ладно, споил… Кажется – его на подвиги тянуло.
- Ку-да? – громче, насыщенней становится голос.
- В город.
Будь бы тут помянутый студент, движения – долгого довольно-таки – которым стремительно подбирает сказанное ладонь Лис – тот бы все-таки не прочитал. Потому что познания его в вариациях нижнего ругательного фаэ, особенно в беззвучном варианте, все же весьма бедны.
- Соскучился по «погребальным отчетам» и службе расследования происшествий, Хендо?
- В городе… вроде еще не нарывались?
- Ага: тебе примера и первой жертвы не хватает. Для лучшего самочувствия, да? Напомнить – общий стрессовый уровень… того, кто сейчас и за порог выйти пешочком желания не проявляет?
- Не надо, Лис, - говорит господин комендант, но ее голос – негромкий и неправильно спокойный уже цитирует:
- Там небо – и оно смотрит. И говорит: чтоб ты сдох.
- Ну и я понимаю, откуда что повылезло. Сколько… этих всех в том небе навсегда осталось. Хотя… должны были и выпасть. С атмосферными осадками, - Хендо усмехается, но выглядит это не слишком убедительно. – Уже бы прорасти успели.
- Вот когда с тобой так трава заговорит… точно пристукну. Из лучших побуждений. Идиот, - выдает женщина и собирается на выход. Вслед ей летит уже легче:
- Тысяча двести сорок.
…Вряд ли коменданту исследовательской базы было бы легко, знай он, что у каюты «студента» обнаружится открытая дверь… И судя по всему, появлялся он здесь – как раз прошлым вечером, перед попойкой. А сейчас – раннее утро.
Лис только ругается – в щель приоткрытой двери. И отправляется надеть комбинезон.
К счастью, «пропажа» нашлась сама.
А студент оказался покрепче Хендо. Нет, улегся. Но вооружился пультом, сидит, пытается что-то там настрочить.
- Как голова? – с порога, с разрешения допуска спрашивает медик базы – явно с профессиональным интересом. И, не дожидаясь ответа: «Так себе…» - командует. – А вот это ты будешь сейчас пить. Помогает. Но горькое.
Оно еще и горячее. В чем убеждается быстро. Стоит взять – и рука дрогнет. Запах.
С утра было мутно, голова собиралась с трудом, спина затекла… И первым краем выгребавшейся из мути и отчетливыми осколочками вскипающей боли головы соображал: что не так – и почему я сижу – и что это… И где я? Шевельнулся раньше, чем продрал глаза. И больно стукнулся головой. О полку. Кладовки…
Вспомнил примерно так же. Больно. По голове. Огляделся ошарашено – темно. И пахнет. Мертвый город, чужой дом, полоска света за неплотно – все-таки – задвинутой дверью… Если бы вчерашний страх мог войти – просочился бы. Подняться – испугаться шороха, резкого в этой тишине. Ветка. Из свертка. За воротник зацепилась. Острые листья, что в пыль рассыпаются в пальцах, но пахнут...
Запах, который угадает теперь из сотни... тот самый. Поставить чашку - да, надо умудриться облиться - из экипировочной-то - руки тоже "так себе" - и выдохнуть:
- А что это... так пахнет?
- Сийнра, - отзовется Лис. - Видимо, та самая синяя полынь. Местная, - и усмехнется. - Не знаю, кто тут ей пророс, но от похмелья хорошо помогает. Если ты об этом.
- Нет... это... в городе было. Там, где я... - он делает глоток, но торопливо, опасаясь, что сейчас уйдут, выпалит. - Ньера… Лиссент, а... что там, в городе?
- Вот именно, - ответит женщина. - "Что". Малоодушевленное. Я не знаю, как это называется. Но подозреваю, оно тоже голодное. Мне... немного странно, что ты вернулся.
- Мне тоже, - отзывается "студент" и присасывается к чашке. И можно с него потребовать ответа:
- Ты мне поверил? - и усмехнуться жесту. Ну да, в камень, свалившийся тебе на голову... затруднительная задача - не поверить.
- Еще пойдешь?
- Да... - он запинается и выдает нелепое. - Я хочу... что-то понять.
Посмотреть. Смерить с головы до ног. И про себя - только про себя - усмехнуться: "Нет, вот сейчас - обойдешься. Исследователь. Про тех, что в тридцать пятом и на старой базе - я тебе не обмолвлюсь. Тех, кто еще немного – «кто». Боюсь, конфетка – «с ними даже можно поговорить» - окажется слишком вкусной... Хрен тебя знает, еще нырнешь - за "запретку". А я ничуть не уверена. В итоге. В том, что тебя не сожрут... Слишком ты...мягкий орешек. С ядрышком. И дома тебя точно ждут. Видно - при всей потерянности: есть - дом, и есть кому ждать - никуда ты не пойдешь!" Значит - про это молчать. Про это - на глубине... На фаэ она говорит куда эмоциональнее, ощутимо - как ветер:
- Ну и дурак... Ладно, ходи-ходи. Не знаю, что там поймешь - но полагаю, не сожрут. Мы им не нужны, парень... Осколки, застрявшие между берегами, гнилые орехи... непонятно, чьи. Когда вокруг столько вкусных позитивных исследователей, уверенных, что знают всю правду. Ты ведь тоже - ни хрен-на не понимаешь?
- Я тоже ни хрена не понимаю, - соглашается Нэта.
- Ну...и ладно. Отсыпайся. И, Нэтаньэль, - можно тебя...попросить?
У нее очень мягкий - сейчас - средний фаэ. Такое знакомое, мягкое, тягучее "нь" - и за ним резко... Взлет и серьезность просьбы. Они...тоже так подчеркивали.
…И зная, что въелось, что вот это вот, вот так сказанное - стоит согласиться, не перешагнешь. Потому что так есть - потому что так должно. Потому что просьба – больше.
Нэта только молча согласится. И женщина примет. И - негромко:
- Никому об этом не рассказывать, хорошо? Вообще - обо всем сегодня. И вообще никому, - и, о своем считывая недоумевающий взгляд. - Хендо знает. А остальным - ну совсем не надо.
- Хорошо, - говорит Нэта. На фаэ. - Я обещаю, ниери.
- Хорошо, - говорит женщина. - А теперь - валяйся. Ты лучше спи, Нэта. И пусть тебе ничего не снится.
...Она остановится - в пустом коридоре базы. И тихо выдохнет - вверх, к панелям освещения - и так ли важно на каком:
- Мальчики... - и еще раз. - Мальчики... Кому только эта хуйня была нужна?
Нет, это еще не тот кошмар, что сожрал меня от слова совсем. Кошмар дальше будет. Это пока еще маленький кусочек о другом.
почти и не история...
30 частей собственно имперзцев//первой части рыб небесных
пролог - здесь ingadar.diary.ru/p93030149.htm
раз здесь ingadar.diary.ru/p93149876.htm
два здесь ingadar.diary.ru/p93264326.htm
три здесь ingadar.diary.ru/p93336170.htm
четыре здесь ingadar.diary.ru/p93399476.htm
пять здесь: ingadar.diary.ru/p93465902.htm
шесть здесь: ingadar.diary.ru/p93496607.htm
семь здесь: ingadar.diary.ru/p93872405.htm
восемь здесь: ingadar.diary.ru/p93989897.htm
девять здесь: ingadar.diary.ru/p94079450.htm
десять здесь: ingadar.diary.ru/p94149881.htm
одиннадцать ingadar.diary.ru/p94192358.htm
двенадцать: ingadar.diary.ru/p94285343.htm
тринадцать: ingadar.diary.ru/p94389233.htm
четырнадцать: ingadar.diary.ru/p94446461.htm
пятнадцать ingadar.diary.ru/p94507145.htm
шестнадцать ingadar.diary.ru/p94742456.htm
семнадцать ingadar.diary.ru/p94877555.htm
восемнадцать ingadar.diary.ru/p94984913.htm
девятнадцать ingadar.diary.ru/p95084954.htm
двадцать ingadar.diary.ru/p95122922.htm
двадцать один ingadar.diary.ru/p95726024.htm
двадцать два ingadar.diary.ru/p95865359.htm
двадцать три ingadar.diary.ru/p95992943.htm
двадцать четыре ingadar.diary.ru/p96133610.htm
двадцать пять ingadar.diary.ru/p96658964.htm
двадцать шесть ingadar.diary.ru/p96846653.htm
двадцать семь ingadar.diary.ru/p99403487.htm
двадцать восемь: извините все ingadar.diary.ru/p99552044.htm
двадцать девять ingadar.diary.ru/p99971609.htm
тридцать: ingadar.diary.ru/p103006088.htm
начало эпилога//части второй//глазами того, кто напротив
раз:ingadar.diary.ru/p104538746.htm
два: ingadar.diary.ru/p106762055.htm
три: ingadar.diary.ru/p108566069.htm
четыре: ingadar.diary.ru/p110210015.htm
пять: ingadar.diary.ru/p113253614.htm
шесть: ingadar.diary.ru/p114111077.htm
осторожно, лексика есть
под крышей дома твоего...
***
У соседнего дома - в глубину от улицы - осколком срезало с угла крышу. Именно срезало: не развалина - чисто, как лезвием. Стены в этих домах... очень тонкие. Легкие. Я часть поднять пробовал, да. По срезанному уже вьюнок растет. Цепляются, шуршат сухие плети. Не оторвать. И об осколке я с уверенностью говорю, потому как видел. Кто его знает, от чего. Металлический. Горелый. Время не берет. В землю, в те остатки стен глубоко ушел - не шелохнется.
В другом я также твердо уверен. Там была детская. Под срезанной крышей.
Нет-нет, Лён. Никаких "трогательных игрушечек". Там прибрано. Было. Совсем аккуратно. Как никогда не бывает в детской. Ничего - ни одной детали отдельного дома... трогательной или не слишком. Пусто. Собрано. Только… лежак в углу. Кровать. Деревянное, жесткое. Двухэтажное. Остов кровати: то, на чем лежали – собрано. А столбики резные.
А на полу - темное. Там, где срезана крыша – вода попадает. И снег. Иногда. Темное - это расти пытается – зеленое, скользкое. Еще даже не мох. Дожди здесь все-таки не так часто. Но еще сколько-то лет – что-нибудь вырастет.
А еще – вот это осталось. Там картина на стене. В глубину, уцелевшей. Почти во всю стену. Красками. Надолго, мне так кажется – когда там прорастут первые травинки, они еще будут это видеть. На картине небо. Синее, высокое. И облака снизу. Рассвет над облаками. А сверху… Я узнаю не светлые пятна, танцующие стремительные тени тех военных хроник… Игрушку. Модельку местного истребителя, что стоит на подоконнике моей каюты. Их там восемь. Идут. Крылом. Солнце играет – золотым и красным.
Четко – вот закрою глаза и вижу. Умел бы – все изобразил бы. Хоть комнату, хоть картину.
И только одного понять не могу: откуда я так четко – хоть режь – знаю, что там. Когда в памяти моей – я ни разу не переступал порог того соседнего дома. И какого бы то ни было еще в этом городе. Кроме вот этого, рядом. Где дерево у входа, пристройка куполом и кладовка с травами. Можно, конечно, включить нормальную логику цивилизованного человека, предположить – может быть, тогда, когда шатался тут ночью невменяемо пьяный – ну мало ли что не удержала моя память? – вломился, рассмотрел, а это вот в голове осталось. Или проще - придумал. Приснилось.
Можно. Но я не буду. А в первое – не поверю…
Потому что я отсюда тебе и пишу. Из дома, где у входа дерево. Узкий коридор, дальше кладовка, выводит на маленькую, потолок низкий – я почти касаюсь его рукой – судя по обстановке, кухню. Обстановка встроенная. Часть стены – длинная скамейка, рядом – стол, низкие – нам неудобно, длинные, широкие и жесткие. Остальное тоже - прибрано, наглухо задвинуты и закрыты дверцы напротив. А деталь - все-таки есть. Стоит - на ближнем к двери краю стола, на сером каменном или вроде того - круге подставки. Посередине двух ровных потоков света из узких окон. Я как раз сижу рядом. Я... так и не решился ее сдвинуть.
Жаровня. И на ней, похоже, чайник. Каменные. Тяжелые, наверно. Представляешь – под настоящий огонь. Темные – и дымом до сих пор пахнет. Да, понюхать я решился.
А еще – прикоснуться. А посмотреть – вот я и сейчас – сижу, набираю и смотрю. На полосы света и на эту штуку. Понимаю, как это странно – чудовищно – звучит – и все равно надо сказать.
Они… красивые. Шершавый камень. Что за порода – не знаю. Темно-красный, проблески прожилок… Странно теплый под прикосновением. У нас бы такое, наверно в музее выставить могли. Не, не этнографией – произведением прикладного искусства. Подобранный рисунок камня. Форма. Чуть-чуть – текущий, танцующий узор резьбы, настолько мастерской, что кажется – незаметной. А разглядишь – ошеломит. Легкая – как повторяет некогда бывший здесь огонь… И еще сначала скажу – в первый раз вижу красоту, которой не мешает – время и копоть…
Они умеют. Делать повседневное удивительно красивым. И… еще – делать очень… настоящие. Живые – вещи. Такие, что вот здесь, сейчас… Пустой дом, холодный, пустой город – две полосы серого света… Знаешь, ощутимей – любых трогательных игрушечек. Настолько здесь что-то лишнее… неправильное. И настолько – знаком чужого невидимого присутствия – что… Я не могу развести в ней огонь. Я и сдвинуть ее с места – не могу… И больше.
Там лестница – по другую руку от кладовки. Узкая. Мелкие, очень высокие ступеньки. Дверь, снизу ее прикрывающая, отъехала, видно. Всего-то руку протянуть, несильно – коридор крохотный и узкий, отодвинуть, подняться… Посмотреть – как эти там жили. Да – любую дверь – что тут стоит сейчас распахнуть. Немного силы и здорового исследовательского любопытства.
Я – плохой исследователь, Лён. Я не могу. Нет, не боюсь. Совсем другое. Просто – дальше меня не пустили. Да, я уже слышу, как ты смеешься. Но – оно большое и каменное. Уверенное. Не могу.
Так что – для меня большой вопрос, откуда я так четко знаю, что там была детская. В соседнем доме, под разваленной крышей.
Еще больший – зачем я прихожу сюда уже раз шестой. Сажусь. Смотрю. Здесь очень тихо – слышно, как на улице шуршит. Это не страшно, просто – дерево, ветра сейчас много, в основном дует со двора. Как раз в дверь. И очень – не знаю, горько. Здесь нет – ни победы, ни поражения – вот тут, сейчас – просто – горько… И бессмысленно – как мой вопрос, зачем я прихожу сюда? Как моя попытка представить – кто ты был? – тот, кто приходил сюда, возвращался домой, вечер за вечером (или как?), разводил огонь в этой жаровне… И тоже, наверно, не ожидал, что будет война.
Я почему-то уверен, что он – был… Не только потому, что у нас на базе этот город обычно именуют военным городком. Просто.
Я знаю, что этот вопрос задавать бессмысленно – упадет в пустоту.
Как и другой: почему твой дом впустил меня?
***
Он идет медленно. Там как раз низина, перед куполом базы, трава высокая, колоски, напролом идет - дорога левее. Медленно - шаг за шагом - тяжело отдается в голове, а главное - вверх не смотреть и слишком быстро не поворачиваться. Тогда совсем плохо... А трава - па-ахнет. Муторно, неистово, пряно... А еще на подъем сердце колотится - словно сбежать собралось. А воздух пыльный, легкий и кажется холодный...
Вон она, база - чужие тут светлые стены переходов над травой... В какую сторону тут ко входу.
Он поднимется - на лысое, ровное, оглядеться не успеет - навстречу ему идут куда быстрее.
И ответит Нэта раньше, чем успеет сообразить.
Медик базы замрет у опорно-разборной стойки ограды. Осмотрит. Подробно и...по-другому:
- Явился, - оценивает она. Следующий вопрос требовательный и странный. - Ты живой?
Честное "не очень" сюда не впихнешь. Нэта медленно соглашается, жестом. Чтоб услышать - еще более резкое:
- В город тебя носило?
Ответить - и только тут сообразить. На каком языке с ним говорят. Фаэ. Нижний, резкий, пляшет - как хлесткая ветка в руках, не по неумению говорить иначе - сознательно выбран – по степени эмоциональной выразительности. Потому что по голосу – по мастерству интонаций – владеет, в точности и совершенстве. Не меньше, чем средним обиходным… Здесь – сейчас – очень ощутимо звучащий фаэ – так, что даже голова меньше болит:
- Да, - отвечает Нэта – и только потом ошеломленно собьется. – Ньера… Лис?.. Вы – откуда..?
А она смотрит еще раз – и даже в пустую и больную голову проходит, что по-другому. Медленно. Давая собеседнику понять, что его рассматривают. И оценивают.
- Похоже, это правда ты, - свистит голос. – Совсем ты. Такой наивный идиотизм никому не подделать, - потом маленькая седая женщина в рабочем комбинезоне откашливается и говорит очень ровным. Странно звучит – во времени минувшем, совсем минувшем – потому что она представляется. – Лисбет Саюри, место рождения – Двойной город, система двенадцать, «Изгнанка». Лиссент эс Сайари айе Ребеллен, если хочешь.
Это пробивается – даже в такую больную голову, даже сквозь проклятую слабость… Система двенадцать, - как раз – спорные земли, те самые, с которых началась война… И можно спросить о многом и очень много и спрашивать нельзя, и, было набрав воздуха для сотни недостойных вопросов, выпустить только один, самый нелепый:
- Ньера… Лиссент, а что – там, в городе?
- Идиот, - чеканят ему в ответ. – Клинический. На опытный материал. Те, кто учил тебя говорить, не объяснили тебе? Что – может быть в брошенном городе… где надо думать каждую дверь закрывали с мыслью: чтоб вы – мы – сдохли? Или объясняли, но дитя цивилизации все выпустило через второе ухо? Городе, жители которого – не знаю, сколько – здесь и остались… - она замолкает. Быстро.
Просто больно. Как полностью навалится – все, и что там сидит в памяти – и до сегодняшней ночи и пробуждения. Невыносимо – крест-накрест – больно. Шагнуть шаг, другой, упереться в опору, и бессмысленно – видимо, вчера мало было – разреветься. И пусть, что стыдно и нелепо – взрослому и состоявшемуся. И пусть еще одним голосом – это высокая честь, что странно делить с чужим… Четко – как из-за спины. Но – а еще с той же стороны, где стоит, не нарушая расстояния – и молча – медик базы… И все-таки рядом – сколько-то времени.
Пока – не отхлынет. Пока не проще будет услышать негромкое:
- Легче?
Вдохнуть, выдохнуть и понять:
- Вроде бы да…
- Значит, точно живой… Они умерли – те, кто тебя учил? За войну? – оба вопроса он принимает, забирает себе – «Да, - говорят руки. И еще. – Не знаю». – Понимаю, - и только потом внезапно мягкий голос меняет интонацию. На привычную – отчужденную и резкую. Она и язык меняет. – Ладно, парень… Нэтанэль, правильно? – иди в свою каюту, валяйся и помирай, и шли всех интересующихся – мол, пил вчера с комендантом. Тем более, что Хендо сейчас занимается тем же самым.
…Где-то с противоположной стороне базы пыталось выбраться на небо какое-то подобие рассвета. Здесь же – на солнце в окна рассчитывать нечего. Свет стандартный, белый, под светом – в каюте коменданта в кои-то веки бардак ожидаемый неимоверный. Последствия холостой попойки – и самое главное последствие – вон оно, пытается изображать, что живое:
- Местную «шмурдяковку» придумал великий человек, - переключатель, приводящий койку в полусидячее положение, Кен Хендо тоже находит наощупь, но медленней, чем обычно. – Но не подумал, что потом наступает утро… Доброе, Лис. Надеюсь, для тебя оно доброе?
- Рабочее, - ответят ему ровно.
- И что же мне пропишет уважаемая медслужба? – пытаться так старательно улыбаться, не посмотревшись при этом в зеркало, дело лишнее.
- Пару пиздюлей, - также спокойно рекомендует Лис, выпрямляясь. – И сухой закон до конца оставшейся жизни. Я очень серьезно, Хендо.
- Сожалею, - да, и типа армейского бодрого и придурковатого выражения строить ему тоже не стоило бы. С такой рожей. – Этого решения я никак не могу выполнить.
- Идиот, - ровно оценивает Лис и господин комендант вдруг смеется:
- Тысяча двести тридцать девять.
- Что?
- Я подсчитываю. Сколько раз ты успела оценить мои умственные способности. За время пребывания на этой базе.
- Хендо, - подчеркнуто вздыхает женщина. Улыбнуться на продолжении она и не думает. – У тебя их не прибавилось – с тех пор, как тебя из мамки вытащили. Как и у большинства…
- Специалисту виднее… - тянет Хендо. Что срезает негромкое:
- Лежи, в общем, сегодня – и не отсвечивай.
Его негромкое и снова – с армейской бодрой рожей «слушаюсь» меняется вдруг. На просьбу:
- Лис, и – по дружбе, а? Посмотри, что там со студентом.
- Споил мальчишку, придурок? – ровно спрашивает женщина.
- Ладно, споил… Кажется – его на подвиги тянуло.
- Ку-да? – громче, насыщенней становится голос.
- В город.
Будь бы тут помянутый студент, движения – долгого довольно-таки – которым стремительно подбирает сказанное ладонь Лис – тот бы все-таки не прочитал. Потому что познания его в вариациях нижнего ругательного фаэ, особенно в беззвучном варианте, все же весьма бедны.
- Соскучился по «погребальным отчетам» и службе расследования происшествий, Хендо?
- В городе… вроде еще не нарывались?
- Ага: тебе примера и первой жертвы не хватает. Для лучшего самочувствия, да? Напомнить – общий стрессовый уровень… того, кто сейчас и за порог выйти пешочком желания не проявляет?
- Не надо, Лис, - говорит господин комендант, но ее голос – негромкий и неправильно спокойный уже цитирует:
- Там небо – и оно смотрит. И говорит: чтоб ты сдох.
- Ну и я понимаю, откуда что повылезло. Сколько… этих всех в том небе навсегда осталось. Хотя… должны были и выпасть. С атмосферными осадками, - Хендо усмехается, но выглядит это не слишком убедительно. – Уже бы прорасти успели.
- Вот когда с тобой так трава заговорит… точно пристукну. Из лучших побуждений. Идиот, - выдает женщина и собирается на выход. Вслед ей летит уже легче:
- Тысяча двести сорок.
…Вряд ли коменданту исследовательской базы было бы легко, знай он, что у каюты «студента» обнаружится открытая дверь… И судя по всему, появлялся он здесь – как раз прошлым вечером, перед попойкой. А сейчас – раннее утро.
Лис только ругается – в щель приоткрытой двери. И отправляется надеть комбинезон.
К счастью, «пропажа» нашлась сама.
А студент оказался покрепче Хендо. Нет, улегся. Но вооружился пультом, сидит, пытается что-то там настрочить.
- Как голова? – с порога, с разрешения допуска спрашивает медик базы – явно с профессиональным интересом. И, не дожидаясь ответа: «Так себе…» - командует. – А вот это ты будешь сейчас пить. Помогает. Но горькое.
Оно еще и горячее. В чем убеждается быстро. Стоит взять – и рука дрогнет. Запах.
С утра было мутно, голова собиралась с трудом, спина затекла… И первым краем выгребавшейся из мути и отчетливыми осколочками вскипающей боли головы соображал: что не так – и почему я сижу – и что это… И где я? Шевельнулся раньше, чем продрал глаза. И больно стукнулся головой. О полку. Кладовки…
Вспомнил примерно так же. Больно. По голове. Огляделся ошарашено – темно. И пахнет. Мертвый город, чужой дом, полоска света за неплотно – все-таки – задвинутой дверью… Если бы вчерашний страх мог войти – просочился бы. Подняться – испугаться шороха, резкого в этой тишине. Ветка. Из свертка. За воротник зацепилась. Острые листья, что в пыль рассыпаются в пальцах, но пахнут...
Запах, который угадает теперь из сотни... тот самый. Поставить чашку - да, надо умудриться облиться - из экипировочной-то - руки тоже "так себе" - и выдохнуть:
- А что это... так пахнет?
- Сийнра, - отзовется Лис. - Видимо, та самая синяя полынь. Местная, - и усмехнется. - Не знаю, кто тут ей пророс, но от похмелья хорошо помогает. Если ты об этом.
- Нет... это... в городе было. Там, где я... - он делает глоток, но торопливо, опасаясь, что сейчас уйдут, выпалит. - Ньера… Лиссент, а... что там, в городе?
- Вот именно, - ответит женщина. - "Что". Малоодушевленное. Я не знаю, как это называется. Но подозреваю, оно тоже голодное. Мне... немного странно, что ты вернулся.
- Мне тоже, - отзывается "студент" и присасывается к чашке. И можно с него потребовать ответа:
- Ты мне поверил? - и усмехнуться жесту. Ну да, в камень, свалившийся тебе на голову... затруднительная задача - не поверить.
- Еще пойдешь?
- Да... - он запинается и выдает нелепое. - Я хочу... что-то понять.
Посмотреть. Смерить с головы до ног. И про себя - только про себя - усмехнуться: "Нет, вот сейчас - обойдешься. Исследователь. Про тех, что в тридцать пятом и на старой базе - я тебе не обмолвлюсь. Тех, кто еще немного – «кто». Боюсь, конфетка – «с ними даже можно поговорить» - окажется слишком вкусной... Хрен тебя знает, еще нырнешь - за "запретку". А я ничуть не уверена. В итоге. В том, что тебя не сожрут... Слишком ты...мягкий орешек. С ядрышком. И дома тебя точно ждут. Видно - при всей потерянности: есть - дом, и есть кому ждать - никуда ты не пойдешь!" Значит - про это молчать. Про это - на глубине... На фаэ она говорит куда эмоциональнее, ощутимо - как ветер:
- Ну и дурак... Ладно, ходи-ходи. Не знаю, что там поймешь - но полагаю, не сожрут. Мы им не нужны, парень... Осколки, застрявшие между берегами, гнилые орехи... непонятно, чьи. Когда вокруг столько вкусных позитивных исследователей, уверенных, что знают всю правду. Ты ведь тоже - ни хрен-на не понимаешь?
- Я тоже ни хрена не понимаю, - соглашается Нэта.
- Ну...и ладно. Отсыпайся. И, Нэтаньэль, - можно тебя...попросить?
У нее очень мягкий - сейчас - средний фаэ. Такое знакомое, мягкое, тягучее "нь" - и за ним резко... Взлет и серьезность просьбы. Они...тоже так подчеркивали.
…И зная, что въелось, что вот это вот, вот так сказанное - стоит согласиться, не перешагнешь. Потому что так есть - потому что так должно. Потому что просьба – больше.
Нэта только молча согласится. И женщина примет. И - негромко:
- Никому об этом не рассказывать, хорошо? Вообще - обо всем сегодня. И вообще никому, - и, о своем считывая недоумевающий взгляд. - Хендо знает. А остальным - ну совсем не надо.
- Хорошо, - говорит Нэта. На фаэ. - Я обещаю, ниери.
- Хорошо, - говорит женщина. - А теперь - валяйся. Ты лучше спи, Нэта. И пусть тебе ничего не снится.
...Она остановится - в пустом коридоре базы. И тихо выдохнет - вверх, к панелям освещения - и так ли важно на каком:
- Мальчики... - и еще раз. - Мальчики... Кому только эта хуйня была нужна?
@настроение: как меня доста-а-а-ли...
@темы: сказочки, рыбы небесные, Тейрвенон
